Ахэрээну (СИ)

Вчера в сумерках ей почудилась маленькая черная птица, мелькнувшая росчерком у окна. Молодая женщина долго вглядывалась в сплетение веток, ловила шорохи, пока ее не вынудили отойти от оконной решетки.

Наутро охрана обнаружила в саду брошенный кем-то на тропку белый цветок. Не возле окна, подальше; пион, из тех, что росли здесь на клумбах. Лайэнэ слышала, охранники разбирались, кто и зачем это сделал. А ей и гадать было не нужно. Воспрянула духом, даже Тайрену заметил.

Но сутки прошли, истекали вторые, так ничего и не случилось, и знаков не было больше. Лайэнэ поняла, что отчаялась уже ломать голову: может, просто ошиблась? Или, что куда хуже, он приходил, но не в силах оказался помочь.

— Он был здесь, — сказал Тайрену, приподнимаясь из гнезда подушек, и слова звучали слегка покровительственно. Может, и вправду понял, отчего она мечется? Лайэнэ присела с ним рядом, вгляделась — а мальчик, похоже, сегодня получше выглядит, и глаза блестят на осунувшемся, пожелтевшем лице.

— О чем ты?

— Помнишь, вчера я тоже захотел постоять у окна, и тебе велел отойти? Я видел его в саду, недолго; хоть и сквозь решетку, но очень хорошо разглядел. Он подал мне знак. Я должен молчать и ждать…

Ждать? Чего? Смерти, похоже — хоть мальчик ценный заложник, и Нэйта невыгодно начинать с крови ребенка, при малейшей опасности его не станет. И Энори не в сговоре с заговорщиками — пленников бы содержали иначе.

Он все же пришел, да…

«Но тут не храм, он мог бы… Неужели так просто — охрана? Здесь слишком много людей, верно, Энори сделать ничего не сумел». Но страшно и стыдно признаться себе, до чего же рассчитывала… А она мысленно наделила его силой больше чем у всех вместе взятых.

И самое худшее, если мог, только не захотел.

Там, в ее доме, когда он пришел с просьбой, поверила — говорит искренне, от всего сердца. Но это оборотень, что ему и свои, и чужие чувства?

**

Здесь холмы были зелено-золотыми, покрытыми донником и жимолостью; темный можжевельник и кедры оставались за спиной. Оказывается, сейчас лето, подумал Кэраи, оглядываясь по сторонам. А он и не заметил. Месяц Выдры-Хаши, самая середина, дни, когда колосья появляются на злаках. Время пионов и белых лилий в садах. Любимая пора столичных модниц и щеголей, когда очарование весны уже схлынуло, а летние развлечения еще не приелись. Первые два года в Столице были самыми свободными, и он успел многое…

В это время Тагари уже защищал границы Хинаи, и был серьезно ранен, а правил тогда их отец. А сам он тогда присматривался не только к карьерным лестницам, но и к возможным невестам. Их было довольно в Столице и предместьях, гладкие ясноглазые феи в нарядных шелковых одеждах, скромные и манящие одновременно. А Истэ еще только стала невестой брата. Было ведь это время когда-то…

Вспомнил Лайэнэ, с ее тревогой и гордостью, красивую и притягательную настолько, что ей и кокетство не нужно. Она бы должна быть доступнее многих, на деле же — словно жемчужина в прочной раковине, без ножа не достать, а ножом можно и повредить. Не пострадала ли она за слишком частые визиты к нему? Или уже нашла себе покровителя среди Нэйта? Почему бы и нет…

Конь крайнего спутника заржал, чем-то обеспокоенный; Кэраи вспомнил свою умницу Славу, оставшуюся в конюшне дома. Вот она точно кому-то досталась, и не по своей воле… Увы, о перевороте было уже точно известно — слухи летели быстрее ветра.

Ариму подъехал, хмурился сильней, чем обычно в последние дни, и тем глубже складки прорезали лицо, чем дальше за спиной оставалась армия Тагари:

— В этом округе правит человек Нэйта. Поосторожнее бы… даже если не признает никто, вы едете с севера и дорожный знак у вас прежний, мало ли какие сейчас выдают.

— Ерунда, за такой срок не успеет все измениться.

Пока изменился лишь ветер — резко подул в лицо, принося с южной стороны запах цветов и пыли. Ариму его не почувствовал, он повернул коня так, что был спиной к ветру.

— Войско из Окаэры ожидает подмогу — если и вам дождаться ее?

— Зачем? Они не пойдут против Нэйта, и я им не указ.

— Зато до вас не доберется никто.

Доверенный слуга был самым близким ему человеком сейчас, но он так и не сумел понять некоторых вещей.

— У меня гордость еще осталась. Там, скорее всего, обеспечат защиту… но хорош я буду, сбежавший от милостей Столицы, ничего не сумевший и нырнувший обратно под крылышко!

— Не лучше ли быть живым родом, не отличившимся, но и не опозоренным?

— Такое бегство — самый настоящий позор… Отдать все шансы сохранить хоть доброе имя. Лучше желай моему брату победы, это единственное, что нас может спасти.

**

Из-за легкого тумана вечер был темнее, чем обычно в месяц Выдры. Тут, на краю небольшого овражка, высилась горка из сухих сосновых веток, обсыпанных грязно-желтыми иглами, часть игл осыпалась наземь и покрывала густой мох; словно сама природа создала подобие шалаша для каких-нибудь малых лесных тварей.

Шевельнулись иголки, из-под них выбралась маленькая черная птица. Сторонний человек, окажись он здесь, был бы удивлен — черные дрозды спят на деревьях.