Ахматова, то есть Россия

И, наконец, наиболее важный для Ахматовой Николай Недоброво, автор одной из самых глубоких статей о ее поэзии: «Стоит принять во внимание, что в продолжение целых веков нашей мужской культуры любовь в поэзии так часто говорила о себе от имени мужчины, и так редко – от имени женщины. Вследствие этого в искусстве в мельчайших подробностях разработана поэтика мужских желаний и женского очарования, в то время как поэтики женских волнений и мужского очарования почти не существует».

Ахматова часто жаловалась на то, что читатель не замечает дат и посвящений, сопровождающих стихи, которые нередко оказываются ключом к ее жизни. Она не написала книг о своей эпохе. Остались лишь записки, фрагменты воспоминаний о тех временах, когда она жила, опубликованные под названием «Страницы из дневника». Ей было вполне достаточно стихов. Они были ее жизнеописанием, воспоминанием, иногда иллюзией и миражом, и часто становились ее собственной мифологией.

Три стихотворения для Николая Недоброво были написаны ею на протяжении трех лет. Первое, «Покорно мне воображенье…» было создано в Слепневе, в имении свекрови Анны Ахматовой, в июле 1913 года. Следующее, «Есть в близости людей заветная черта..» – в Петрограде в мае 1915 года, а третье, воспоминание об осеннем Павловске, – в Царском Селе, тоже в 1915 году. Николай Владимирович Недоброво, о котором она всегда помнила, был в дореволюционном Петербурге яркой личностью, поэтом, теоретиком искусства и драматургом. Он был автором критического разбора ее поэзии, опубликованного в 1915 году в журнале «Русская мысль», статьи, которую Ахматова до конца жизни считала наиболее проницательной. Даже через двадцать один год после его смерти Ахматова назовет эту статью потрясающей и пророческой. «Как же он сумел предвидеть беспощадность и жестокость будущего? Откуда он это знал? Это чудо. Ведь и тогда уже господствовало всеобщее убеждение, что все эти стишки это что – то необязательное – сантименты, слезки, капризы. Паркетное кокетство. (…) Недоброво, однако, увидел мой путь, мое будущее, предвидел и предсказал его, потому что хорошо меня знал».

Что же такого написал Недоброво в своей статье, чего не заметили другие, известные и ценимые критики, имевшие возможность общаться с этой поэзией значительно дольше, чем он, умерший в 1919 году? В своем разборе Недоброво пишет о проблеме, до нынешнего дня волнующей поэтов, пишущих на всех языках мира, а именно о связи между содержанием стихотворения и его формой. Согласно ему, большинство поэтов строит стих, подбирая слова для того, чтобы добиться определенного формального или интонационного эффекта. Но есть особенные поэты, одаренные необычайной поэтической интуицией, у них как раз все наоборот. Так и у Ахматовой: «на внутренний скелет слов опираются ритмы и звуки».

Недоброво не называет Ахматову, подобно иным критикам, поэтессой классической, хотя в ее поэзии последовательно сохраняются строгие стихотворные размеры, почти идеальные рифмы, и простой синтаксис… Но он заметил в первых томиках Ахматовой «Вечер и «Четки» то, что Бродский называет метафизикой языка, его алхимией. «У Ахматовой это звук, сопоставления, вызванные мелодией рифмы, интонация, выражающая чувство». И еще: «В стихах Ахматовой, написанных без специальных формальных приемов и подчеркиваний, поражает высокое напряжение переживания».

Поэту трудно пользоваться регулярным стихом без того, чтобы не проявить свои слабые пункты или недостаточное мастерство. Очень трудно написать стих с рифмами и ритмом так, чтобы он не звучал, как многие другие, чтобы не был «чужим эхом». «Жизнь в языке» была для Ахматовой, как и для Бродского, автора этой формулы, «единственной надеждой в безнадежности. Единственным укрытием». Все это предчувствовал Николай Недоброво в своей пророческой статье. Он писал, что лирика Ахматовой не только прекрасно передает любовные страдания, но что она, пишущая о любви, той, самой важной, имеющей множество лиц и масок человеческих эмоций, ставит вопрос о состоянии человека, пишет о горестях жизни, о смертельной муке существования, предвидя свои будущие испытания, в течение которых еще не вошла, но уже замочила ноги. Эти муки, жалобы и смирение в конце – разве это не слабость духа, не простые сентименты? Конечно же, нет, – утверждает Недоброво, – в самой структуре голоса Ахматовой есть решительность и уверенность в себе, тот покой, с каким поэтесса утверждает, что она страдает и что слаба, наконец, само изобилие бед, преодолеваемых поэтическим путем – свидетельствует о готовности к плачу по поводу жизненных невзгод, однако показывает автора как особу скорее твердую, чем податливую, скорее жестокую, чем слезливую, и явно доминирующую, а не подавленную.

Павловские прогулки

И на пышных парадных снегах

Лыжный след, словно память о том,
Что в каких –то далеких веках
Здесь с тобою прошли мы вдвоем.

Анна Ахматова (1922)