По воспоминаниям их общих знакомых, восхищение Недоброво Ахматовой не заканчивалось на стихах. Его поведение по отношению к ней всегда было особенным, в нем проявлялись восхищение, нежность, преданность. Говорят, он становился на колено, чтобы снять ее туфли и надеть на стопы тапочки. Он говорил по обычаю той эпохи: «я Вас обожаю». Но была ли это лишь условность, риторическая фигура? Это взаимное тяготение, это неисполненное любовное желание, с которым Ахматова в 1913 году старалась справиться и в жизни, и в стихах (она все же верила в пророческую силу поэзии), продолжалось наверняка еще несколько лет, вероятно, до конца жизни Николая Недоброво и даже позднее, в ее поэтических воспоминаниях. Его образ еще вернется к Ахматовой в новогоднюю ночь 1940 года, когда в Фонтанном доме к ней пришла, как она сама напишет, «Поэма без героя».
Но уже в мае 1915 года в Петербурге Ахматова написала стихотворение с очевидным посвящением: Н.В.Н., содержание которого было мало сентиментальным, зато в нем необычайно верно, всего в трех строфах, передана психология чувства, которое не может быть реализовано.
Всего за несколько месяцев до этого, осенью, Ахматова и Недоброво убегали из Петербурга и Царского Села на продолжительные прогулки в Павловск, где поэтесса с другом прохаживались по дорожкам своего детства. Ребенком она приезжала в Павловск с матерью, братьями, сестрами и друзьями на знаменитые тогда концерты. Позднее на лыжные прогулки тоже с Николаем Недоброво. Павловские концерты были сильным переживанием для Ани Горенко, большим выездом, хотя Павловск был удален от Царского Села всего на четыре километра. «Царское Село – это будни, потому что это дома. Павловск – это всегда праздник, потому что нужно туда ехать, это далеко от дома» – напишет она в воспоминаниях. И еще о запахах Павловска: «Первый запах – дым допотопного маленького паровозика, который туда везет, парк,
Из последней фразы следует, что одиннадцатилетняя Аня Горенко была уже знакома с Достоевским, а демоническая Настасья Филипповна, героиня «Идиота», проживающая в Павловске, разжигала воображение будущей поэтессы своей необузданной, декадентской личностью. Трудно сказать, что она тогда понимала в любовном треугольнике, вершинами которого были князь Мышкин, прекрасная Анастасия и грубиян Рогожин. Что одиннадцатилетняя девочка могла понять из этой драмы, заключенной между любовью, которая переходит в ненависть, стремящуюся к самоуничтожению? Наверное, она больше предчувствовала, чем понимала, а, быть может, даже предчувствовала всё. Книги, которые она читала, всегда были серьезными, a более поздний, глубокий и очень нелицеприятный для Толстого анализ «Анны Карениной», или проницательные замечания о «Докторе Живаго» Бориса Пастернака, а также о многих романах ценимого ею Достоевского свидетельствуют о том, что ее ранние чтения вовсе не были преждевременными. Этот взгляд на Павловск, с возникающей на его фоне тенью Настасьи Филипповны, был взглядом насквозь женским .
Наибольшее впечатление в нынешнем Павловске производит не столько возвышающийся на крутом берегу реки Славянки желто – зеленый дворец в форме полукруга, и даже не его богатые, чрезвычайно изысканные интерьеры, а сам парк. Если дворец в Павловске значительно меньший по размеру, более интимный, чем царскосельский, то парк здесь поистине императорский.