Ахматова, то есть Россия

Гранит и вода были первыми детскими впечатлениями Ахматовой от Петербурга ее детства, в девяностых годах XIX века. Иосиф Бродский тоже многократно писал о фантасмагорической роли этих зеркальных водных поверхностей: «Двадцать километров Невы в границах города, реки, разделяющейся в самом центре на двадцать пять больших и малых речек, создают такое водное зеркало, что нарциссизм становится неизбежным (…). Неисчислимое, безумное количество пилястр, колоннад, портиков имеет тесную связь с природой этого каменного нарциссизма, предполагает, что – по крайней мере, в мире неодушевленном – воду можно рассматривать как конденсированное Время». Санкт – Петербург, «окно, через которое Россия глядит на Европу», является городом нарциссическим и химеричным, где образцы, позаимствованные на Западе, ассимилировались в русской традиции и в русском своеобразии. Еще в XIX веке за фасадами классических дворцов, во дворах и садиках бегали куры и свиньи, текла непринужденная, наполовину сельская жизнь. Тут действительно Запад встречался с Востоком.

Вот Летний сад, Михайловский замок с выцветшим розовым фасадом. И окна, которые Ахматова должна была видеть ежедневно, проходя по Фонтанке к своему дому, во флигеле Шереметевского дворца. «И два окна в Михайловском замке, которые остались такими же, как в 1801 году, и казалось, что за ними еще убивают Павла»,– запишет она в воспоминаниях. Тяжелый массив Михайловского замка стоит на краю Марсова поля, задуманного для военных парадов. Замок построил Винченцо Бренна, любимый архитектор Павла I. Он был назван Михайловским в честь воинственного архангела Михаила, которого Павел считал своим небесным покровителем. Всего 40 дней радовался он завершенному строительству. 11 марта 1801 года царь погиб в этом замке, задушенный заговорщиками собственным шарфом. Александр Блок в письме к другу писал: «Самым страшным и царственным городом в мире остается, по – видимому, Петербург». Вот комментарий к этим словам, цитируемым в оригинале Ярославом Ивашкевичем: «можно согласиться, что "страшный", но уже слово "царственный" вызывает сомнения». Ивашкевич заметил, что царственность Петербурга носила двойственный и криминальный характер. Династия Романовых по – византийски захватывала власть с помощью заговоров и убийств, обагряя свой трон кровью.

В ярко освещенном солнцем, изрезанном каналами Петербурге не хочется думать об убийстве Распутина в прекрасном дворце на Мойке или о предательском удушении Павла I в оранжевом Михайловском замке, соседствующем с темно – зеленым Летним садом, пахнущим липами. Ивашкевич заметил, что ленивая жара летнего полудня заставляет величественные царские дворцы – Аничков, Мариинский, Мраморный и Зимний – казаться скорее сельскими постройками, словно на цветных переводных картинках. «Несмотря на весь ужас и химеричность Петербурга этот город имеет некоторый патриархально – сельский характер». Действительно, трудно не согласиться с этим утверждением и не оценить его поэтической меткости.

Когда осматриваешь Петербург, это немного напоминает быстрый просмотр очередных кадров фильма, начиная с картинок XIX века и кончая сегодняшним днем. Кадры накладываются друг на друга, и в воображении возникает единый, слитный, но очень неоднородный образ Петербурга. В нем имеется одновременно великолепная архитектура, грустное очарование прошлого, отпечатанная в мраморе и граните история этого города, вóды его каналов, огни фонарей, но есть и сегодняшний день, с дырами в асфальте на Невском проспекте, с разваливающимся автобусом, везущим с работы серых, усталых людей. А рядом на тротуаре – бабы с цветами и множество киосков, уродующих город, в которых, однако, можно купить все, что угодно (по российским меркам), начиная от шампуня Palmolive и кофе Jacobs, кончая дынями и сухими просоленными насквозь рыбками, которые здесь считаются лучшей закуской к пиву. На Сенной площади, недалеко от которой Раскольников совершил свое преступление, нынче с утра до ночи приезжие из Средней Азии торгуют, чем придется, а ритм дискотечной музыки смешивается с запахом чипсов, рыбы, пива и подгорелого масла.

Я думаю, что подобный образ Петербурга застала в конце жизни и Ахматова, она ведь перевидала множество воплощений этого химерического, прекрасного колосса. Годы спустя в «Северных элегиях» она напишет:

Россия Достоевского. Луна
Почти на четверть скрыта колокольней.
Торгуют кабаки, летят пролетки,
Пятиэтажные растут громады
В Гороховой, у Знаменья, под Смольным.
Везде танцклассы, вывески менял…