Актриса

Моя мать была католичкой, как и Фиц, ее отец. Далеко не образцовой – службы пропускала, молитвы читать забывала, – следовательно, была плохой католичкой, хотя в те времена набожность в основном сводилась к посещению церкви и проговариванию нужных слов. Кэтрин, принадлежа к богеме, умудрялась оставаться верующей. Мы не пропускали ни одного попавшегося на пути храма, заходили внутрь и ставили свечку: в Нотр-Дам – Жанне Д’Арк, в Слайго – святой Димфне, в Венеции – безглазой святой Луции, в церкви ее имени. Мать кропила вещи, а заодно и меня, святой водой, а в ящике стола в стиле ар-деко хранила деревянную шкатулку с реликвией, пропитанной кровью из стигматов жуткого человека, падре Пио, которого еще не успели канонизировать и который даже еще не умер. На фотографии падре в коричневой сутане глядел из-под капюшона выпученными безумными глазами, словно приказывая: «Смотри». Я смотрела и видела, что из его ладоней прямо на меня струится кровь. Кровавая святыня представляла собой малюсенькую грязноватую тряпочку под прозрачным выпуклым стеклом, вставленным в медальон; по кругу было выгравировано: «ex sanguine». Этот медальон считался самой ценной вещью во всем доме. Он, как она загадочно выражалась, служил «гарантией».

Отец Дес поглядывал на подобное отношение к высшим таинствам со снисхождением, но не без симпатии. Он часто приносил с собой пару-тройку серьезных книг; одни мать дочитывала до конца, другие бросала, а как-то раз я застала его в нашей гостиной – он сидел один и читал. Я помню, мы с ним заговорили о Дарвине. Отец Дес знал о динозаврах и синантропе – обе эти темы вызывали у меня глубокий интерес. Еще он рассуждал об эволюции души. Тогда, в девять лет, я мечтала заняться химией («Не аптечной», – любила пояснять я тем, кто думал, что я хочу продавать помаду и детскую присыпку), поэтому его слова о душе не вполне меня убедили, по крайней мере, с точки зрения эволюции. Ему я об этом не сказала. Книга, которую он держал в руке, называлась «Семь ступеней страдания», и этого хватило, чтобы пригвоздить меня к полу. Я так и стояла возле его колена, испытывая зуд, пока меня не нашла Китти и не увела пить чай.

Нет, любовника у матери не было, во всяком случае, я ничего о нем не знала. Никакого секса. Я ничего не видела, никого не встречала. Никогда не наталкивалась ни на каких незнакомцев. Разве что однажды, совсем маленькой, вроде бы слышала ужасный шум, но позже ничего подобного не повторялось.

Несмотря на обращение «отец», я никогда не принимала отца Деса за своего отца, как никогда не путала со своим отцом Бога-Отца, хотя в жизни не видала ни того ни другого и оба принадлежали миру чудесного. Самое плохое, что можно сказать о моей проблеме с отцом, было то, что она мешала мне строить отношения. Мне нравились мужчины с карими глазами и легким характером, и мне невероятно повезло: из-за того, что мой отец умер (или предположительно умер), я не влюбилась в смерть – во всяком случае, не влюбилась надолго.

Впрочем, по-своему я ему отомстила – тем, что переспала с Найлом Дагганом. Откровенно говоря, я избрала наихудший способ мести. Случилось это через пару лет после окончания колледжа, когда я изо всех сил корчила из себя куртизанку. Эта фаза подразумевала необходимость пить и трахаться с кем попало, включая Найла Даггана. С ним я чувствовала себя умной – или это спиртное позволяло мне чувствовать себя умной, – я помню, что тогда все время чувствовала себя умной. Я переспала с ним не из мести отсутствующему отцу (или безумной матери); я думала об этом как об ошибке, которую хотела совершить. Мерзость произошедшего, которую я чуяла нутром, наполнила меня счастьем с привкусом горечи. Да, я переспала с Найлом Дагганом.

«Кобелина» – так мы прозвали его в колледже. Кобелина Дагган.

Я сбежала сразу, как только он уснул, и мне хотелось кричать об этом на всю улицу, рассказать всему миру, что я это сделала, что я победила. Динь-дон, ублюдок сдох.

Я сбросила его в пропасть близ Биг-Сура. Машина перелетела через ограждение, мелькнуло темное пятно шасси, немым воплем взвился шифоновый шарфик, и – хрясь, бац, бух – мой отец еще раз умер. Между Найлом Дагганом и этим мужчиной, пожелавшим навечно остаться молодым и обаятельным, больше не было никакой связи.

Как бы там ни было, не считая двух парней-геев, одного старого кобеля, и нескольких потрясающих – или потрясающе опрометчивых – встреч по пьяни, не считая прочих моих разнообразных и многочисленных ошибок, в том числе восхитительных, синдромом брошенной дочери я не страдала. Думаю, это ясно.

Потому, что они любили друг друга, мои мать с отцом; просто была не судьба.