Актриса на главную роль

И изо дня в день одно и то же, одно и то же, в лучшем случае вялая самодеятельность, что-нибудь типа заунывным блатным тембром под раздолбанную гитару: «А ты меня забы-ы-ыла, а я так любил», а тут – бац, артисты! Да еще какие! Не из ближайшего городка Жулейска, а аж из самой столицы Москвы! Да еще и Глафира там, которая в кино играла. Кто-то узнавал.

Ну как вы думаете, ясно же, что поляны им накрывали, за столы усаживали, кормили-поили, а офицеры просили попеть что-нибудь душевное и после концерта, под гитарку на посиделках. И к девушкам, между прочим, подъезжали с намеками разной степени тяжести, но без хамства – вот такого никогда не было.

Ну, в общем, хватало разных событий. Труднее всех в таких вот «продолжениях» приходилось совершенно непьющей Глафире, но ей составлял компанию такой же трезвенник Михаил Власович, так что обходилось все очень миролюбиво и без наездов-уговоров про «хоть рюмочку».

Как-то раз привезли их бригаду в очередную засекреченную часть. А кстати, к слову, знаете, как их возили по вот таким вот засекреченным? Нет, мешки на голову не надевали, ни боже упаси, к ним вообще очень хорошо относились, но окна в транспорте закрывали плотными шторами. А ответственные лица «военной наружности», сопровождавшие их в транспорте, тщательно следили, чтобы никто не подглядывал за те шторки, и водитель был отгорожен от салона специальной ширмой, так что даже щель не просвечивала.

Итак, привозят их бригаду в очередную часть (летную, как выяснилось), они выгружаются из автобусов и понимают, что обстановочка вокруг какая-то нервная, напряженная и им тут не сильно-то и рады.

– Да не вовремя вы с этим концертом, ребятки, – морщась от досады, начал объяснять встречавший их заместитель командира. – Два дня назад погиб наш товарищ, летчик. Разбился вместе со своим самолетом. У нас ЧП, работает комиссия. Какие уж тут трали-вали, – махнул он расстроенно рукой. – Мы, конечно, люди военные, приказано провести концерт – проведем, людей уж собираем в зале. Только не ко времени все это.

А Глафиру внезапно озарило, что надо делать. А еще она душевно прониклась той скорбью тяжелой утраты, которую ощущала сейчас вся часть.

– Как вас зовут? – спросила Глаша заместителя командира, беря того под руку.

– Степан Василич, – представился подполковник.

– Степан Василич, – обратилась она к нему тем своим особым голосом, которым умела говорить в определенных ситуациях, – вы не переживайте. Концерт мы дадим. Особенный концерт. Все будет хорошо.

– Да что уж, – махнул он обреченно, не поверив ее словам. – Идемте, раз такое дело.

В прямом смысле «прямо на коленке», сидя на стуле за кулисами, пока шло налаживание аппаратуры, Глафира придумала и написала сценарий нового, уникального представления, скомпоновав его из разных номеров, которые у них были отработаны, включив и те, которые не вошли в утвержденную программу, и пару номеров из старой студенческой работы. Быстро пробежалась с ребятами по сценарию, переговорила с техниками по свету, звуку, по минусовке, еще раз повторили с артистами последовательность выхода, прогнали сценарий. Попросили Степана Васильевича поставить в глубине сцены лавки и стулья. И…

Глафира вышла первой и, пока шла к микрофону, укрепленному на стойке на краю, в центре сцены, всем телом улавливала тяжелое неодобрение, накатывающее на нее волнами из зала.

Она встала перед микрофоном, взялась за него двумя руками, словно ища опоры, и произнесла вступительное слово:

– Мы не будем давать концерт. – Выдержала паузу, переждав, пока затихнет пробежавший по рядам шепоток, и продолжила: – Сегодня не будет никаких аплодисментов, потому что все, что мы представим, это не игра и не выступление артистов, это дань нашего глубокого уважения и поклон до земли всем вам за ваш неизвестный, великий, каждодневный подвиг. Мы посвящаем наше выступление светлой памяти вашего погибшего товарища Федора Красавина. И вам.

Глафира замолчала, тихо заиграло фоновое сопровождение, а из правой кулисы медленным шагом, с гитарой на ремне, перекинутом через плечо, шел к микрофону, как центральной точке всего сегодняшнего выступления, Паша Рогов, запевая своим потрясающим мощным голосом: «Маятник качнется – сердце замирает».

Пел он, не подражая Градскому, но эффект его исполнения был не менее потрясающим и проникновенным, чем у автора.

Глафира медленно, не поворачиваясь спиной к зрителям, отступала назад – в сгущающуюся темноту. Специально создали такой эффект – сзади темно, лишь угадываются силуэты – а у края сцены неяркий свет, выхватывающий фигуру выступающего.

Паша закончил песню и в наступившей абсолютной тишине, пока еще звенели струны последним взятым аккордом, из-за его спины вышла к стойке с микрофоном Алла и, как Глаша до нее, взялась за него двумя руками и начала читать «Реквием» Роберта Рождественского.