Акциденция

Гудение низкого голоса дьякона отвлекло меня от этих, уже думанных-передуманных, мыслей. Теперь Кирилл Андреевич уже рассказывал о том, как он искал ключи здесь, меж надгробий, и как открывал церковь.

— Подождите… а замки на дверях храма вскрыть не пытались? Решетки на окнах не потревожили? — прервал я его рассказ, который, впрочем, уже и от дела ушел далековато.

— Так мы с товарищами милиционерами все проверили! Нет, в церкву никто пробраться не хотел. Там даже трава под окнами была нетоптана. Не попытка это… того самого… ограбления, то есть. Да и что там красть-то такого ценного?!

Понятно, потому и в протоколе ничего нет по этому поводу — окна, замки на дверях осмотрели, ничего не обнаружили, от места происшествия далеко, вот, в дело осмотр храма и не заносили. С этим все ясно. Но все же я уточнил:

— Что значит, в церкви нет ничего ценного? А иконы старинные… ну, ладно, это далеко не каждый оценить сможет, но оклады-то у многих в золоченые и серебряные будут, с камнями дорогими разными. Утварь там всякая ваша, ритуальная!

Я по детству помнил, как мы с братом те иконы разглядывали, сравнивали и обсуждали. А бабушка нас потом ругала за наши перешептывания во время службы, верчение головами и тыканье пальцами в образа. Понимание о ценности таких вещей я заимел, конечно, значительно позже, но вот благодаря тем воспоминаниям, знание о том, что представляют собой образа именно Бережковских храмов, было достаточно четким.

— Дык нет ничего уже давно! — воскликнул отец Симеон и всплеснул руками, — Все ироды… г-хм, товарищи комиссары забрали! Еще в осьмнадцатом году!

— Куда забрали? Зачем? — не понял я.

— Да на правое дело революции вашей, сказали… что на борьбу за свободу рабочих и крестьян от мирового империлизьма… сказали… — дрябленькие щеки батюшки затряслись, а голос задрожал, — это они, значит, на все заработали, а мы… а мы их обманом у себя удерживали… ценности эти… а умы верою…

Тут дьякон набычился и к старцу подступил, отгородив того от меня:

— Тихо отче, тихо… негоже таки слова представителю нонешней власти говорить, а то, как с отцом Алексием не дай Господи случится!

— Понятно, — изрек я, на самом деле совершенно не понимая, что мне нужно делать в этом случае.

Как «представителю нонешней власти» мне следовало батюшку задержать за ведение подобных разговоров… наверное. Но вот именно этим самым представителем власти, в смысле милиционером, я себя пока в должной мере не ощущал. Все ж я совсем недавно был кадровым военным — солдатом считай, а значит защитником всех слабых, обиженных и обездоленных. И теперь арестовывать старика за пару слов, сказанных в запале… я был как-то не готов.

Отец Кирилл что-то видно такое уловил, в смысле, о моих моральных колебаниях и этических сомнениях, и загудел уже мне:

— Товарищ милиционер, Николай Лексеич, не берите в ум! Слабоват наш батюшка становится разумом, все ж возраст какой… временами заговаривается!

— Ладно, — согласился я с его доводами, но голос свой постарался сделать пожестче, чтоб не надумал отче и дальше продолжать в том же тоне высказываться.

Тот понял все правильно, все ж, как я говорил, умом он был не по годам светел, что бы там дьякон про его старческое слабоумие сейчас не говорил. А потому, отец Симеон сник, но замолчал.

— А что, кстати, случилось с отцом Алексием? — задал я вопрос, который пришел мне на ум, когда того упомянули.

Сам-то я в те времена еще мал совсем был, да и в Ниженный мы как раз тогда перебирались. Отца, как члена ВКП(б) со стажем и преданного идеалам интернационала партийца, переводили на только что национализированный там завод. О партийности отца и его давнишней подпольной работе, еще со времен гимназической юности и последующего студенчества, я, конечно, узнал значительно позже. Да и о том, что в слободу на судостроительный завод он попал тоже по предписанию партии, мне стало известно далеко не в детстве.

Кстати, я так до сих пор и не знаю, откуда точно родом мой отец. Предположительно из Москвы… но все это мои догадки, сложившиеся в голове из отрывков разговоров, слышанных тогда же. А на прямой вопрос, заданный отцу о его происхождении позже, мне было сказано, что дед мой был чиновником, а когда сын увлекся революционными идеями, отрекся от него и более в своем доме не привечал. Вот, собственно, и все, что я знал о моей родне с той стороны, но понимая, что отцу эта тема неприятна, я больше ее никогда и не поднимал.

Но это все было позже. А вот в восемнадцатом, я был мал, находился в радостном предвкушении, по случаю предстоящего переезда в большой город, а потому о подобных вещах даже не задумывался. Так что, о каком-то происшествии с попом, если и слышал тогда, то мимо ушей пропустил и точно ничего не запомнил.

— Арестовали отца Алексия… и все, сгинул он совсем. Что уж с ним случилось потом… нам не докладывали — не знаем мы… — насуплено поробухтел отец Кирилл.

— Из-за чего его арестовали? — подтолкнул я его к дальнейшему рассказу.