Мы с Ноа переписывались, как нам не терпится увидеться. Мое сердце вовсю колотилось, с лица не сходила улыбка. Я пообещала себе не пить до вечера. Мы должны были встретиться только в восемь, в баре Брикстона, где играла его группа.
В шесть я опять нанесла макияж, оделась в специально купленное короткое синее платье, пошла в бар при отеле и выпила два джин-тоника на террасе.
Сидевшие там пьяные футбольные фанаты из Германии свистели мне и кричали, я отвечала взглядами, полными ледяного равнодушия. Я была такая красивая. Из-за контраста между тем, что творилось у меня внутри, и моей внешней привлекательностью моя власть казалась мне абсолютной.
То, как я выглядела, искупало мой внутренний раздрай, придавало ему очарование хаоса.
Я буду благодарна за эти минуты, когда состарюсь, думала я, гася очередную сигарету. Я захочу вспомнить, что чувствовала, сидя на террасе отеля и дожидаясь, когда смогу заняться сексом с мужчиной, которого желаю до обморока.
Я захочу вспомнить, каково иметь тело, которое нельзя отрицать, к которому нельзя относиться противоречиво. Мне будет не хватать всего этого, даже тайн, даже лжи.
2
Когда я приехала, Ноа курил во дворе бара с парнями из группы. Он представил меня, и они заулыбались, здороваясь; никто не заставил меня почувствовать неловкость, никто не ухмыльнулся, хотя наверняка все понимали, зачем я тут, и других причин у моего появления попросту нет.
Парни убрели обратно в бар, а Ноа повернулся ко мне, обхватил мое лицо грубыми ладонями, провел по моим волосам, глядя на меня так, словно не верил своим глазам, но без нелепой торжественной серьезности, а просто как на интересное растение, животное или игрушку, что-то забавное и приятное. Он был такой же простой и беззаботный, как и удовольствие, которое ему доставляли я и моя внешность.
Он отвел меня к своему фургону, заваленному гитарами и пустыми коробками из-под фастфуда, и мы забрались на переднее сиденье. Машина стояла в тени увитой плющом стены, но все равно настолько на виду, что мне это показалось глупым и опасным. Я села на колени к Ноа, нагнулась его поцеловать, накрыв завесой своих волос. Отстраненно подумала о том, насколько я чище него. От меня исходил свежий лавандовый аромат отельного шампуня, а от него пахло застарелым табачным потом.
Я оглядела себя – бело-розовая, в тонком синем платье, идеально подчеркивавшем грудь и доходившем до середины бедер. Я была клубничным мороженым, синим небом, пахла притягательно до одурения.
Он обгорел на солнце, от жизни на чемоданах, выпивке и бургерах осунулся, но это ему шло, кожа у него приобрела желтовато-смуглый оттенок и загрубела, словно у фермера. Он повозился с молнией, из ширинки выпрыгнул член, затхло попахивающий мочой, и от отвращения я возбудилась еще сильнее.
Как и в своих снах о сексе с Фрейей, я могла позволить себе получать удовольствие, представляя, что трахаю я, а не он.
Я пыталась залезть к нему в голову, почувствовать, каково это – проникнуть в другого человека.
Я посмотрела вниз и пришла в истерическое возбуждение от этого вторжения, его и моего.
Разобрался он быстро, я разрешила в себя кончить, и мы, держась за руки, вернулись в бар. Между ног растекалась теплая слизь.
У меня возникло ощущение, что все мужчины в баре смотрят на меня одобрительно. Казалось, они чуют на мне запах его спермы, словно течку, и хотят покрыть его своим.
Почему мне нужно такое, чтобы почувствовать себя собой?
В тот момент я была только собой, не думала ни о ком, кроме себя, не была никем, кроме себя.
В последнее время, когда мне скучно и одиноко, я пытаюсь пообщаться с людьми. Заговариваю с другими одиночками в барах и выдаю что-нибудь шокирующее, чтобы они заинтересовались или сразу отвалили.
Если бы вы меня видели, то наверняка сочли бы стервой. Когда мужчины, которые пьют в одиночестве – в стране, где пить в одиночестве не совсем нормально, – отшатываются от меня, я хохочу в их грустные помятые лица. У них сероватая кожа, лысина, очки. Они отталкивающе неуклюжи, одеты в футболки с блэк-метал группами и ужасные шорты, без всякой надежды на взаимность флиртуют с красивыми официантками. Меня они не замечают. Я уже не девочка.
Я спрашиваю их:
– По-вашему, вы достойны любви?
Пока они думают, что ответить, или пытаются улизнуть, я быстро добавляю:
– По-вашему, кто-то смог бы любить вас, если бы видел все, что вы делаете?
И смотрю, как они съеживаются, словно от удара.
– Серьезно, – говорю я. – Представьте, что все увидели бы всё: каждую вашу тайну, каждый непристойный физический выверт, каждую извращенную порнуху, которую вы смотрите в полукоматозе, когда не встает на классику. Подумайте обо всем этом. Каждую секунду стыда и отчаяния… Вы правда думаете, что после этого кто-то, хоть один человек, смог бы вас любить?
3