Акулы из стали. Аврал

– А чо мне заступать-то? Я ж тока сменился? – забубнил матрос, почувствовав себя без посторонних как рыба в воде.

– Не паникуй, полосатый, иди спи. Так, для кордебалета тебя вызвал.

– Так они же будут выходить, увидят, что старый стоит вахтенный!

– Уатсон, вы правда думаете, что московские штабные офицеры вас в лицо различают? Я вас умоляю, спите спокойно, дорогой товарищ!

Сидим с трюмным мичманом в тишине центрального. Неловко, конечно, в тишине, но и обсуждать тут нечего – надо же подождать, пока напряжённость спадёт. Звонит бортовой телефон, который дивизийный.

– Восемьсот шестой Овечкин! – докладываю в холодный чёрный пластик.

– А восемьсот седьмой где? А восемьсот пятый? Да, блядь, комиссия же на борту высокого полёта, можно же нормально представляться?

– Тащ контр-адмирал, так они в салоне у командира.

Это наш командир дивизии, пожалуй, самый суровый из всех командиров дивизий, которых я знал.

– Ну? И что там происходит?

– Ну… так… всякое… То не так, это не этак.

– Чо мямлишь-то, давай, нормально рассказывай!

– Да, тащ контр-адмирал, какие-то они вообще… не знаю!

– Ну, давай, давай, поплачь в мое могучее плечо!

– Я не могу в дивизию прибежать, я же дежурным стою по кораблю!

– А ты в трубку плачь! А я из неё твои слёзы на плечо себе лить буду!

– Не, ну как – я в центральном, три мичмана, матрос, а они командира тут пытаются в журналы носом тыкать. Ну ё?

– Согласен. Какие-то непуганые! Надо, блядь, постоять за честь! Как я зол! Вот ты видел меня злым когда-нибудь?

Да тыщу раз только за прошлую неделю! У нас он так, бывало, ругался, что даже офицеры краснели – сильно болел за своё дело, только поэтому. «Кто сказал, что я грязно ругаюсь матом? Мой мат – чист, как простыня Шахерезады, светел как рассвет, прозрачен, как слеза младенца и остр, как меч самурая! И вообще – это не мат, а грубый военно-морской юмор!»

– Никак нет, тащ контр-адмирал, ни единого разочка!

– Ну вот сейчас я зол, как никогда! Ладно, отбой!

Провожать офицеров штаба пошёл старпом, а я рассказал командиру, что звонил комдив и обещал разобраться.

– Да? Жаль, что не удастся этого увидеть! Уж больно сочен, гад, когда в гневе – глаз не оторвать!

– Сан Сеич! – докладывает сверху старпом. – УАЗика нет, они пешком в дивизию двинулись. Но вижу, что, вроде как комдив за СРБ стоит, ждёт их. Вернее, как стоит, – нервно ходит кругами.

– Да ладно? Штурман – бинокль! – и командир рысью метнулся наверх. – Эдуард! – кричит уже из-под люка. – Бинокль мне наверх! Живо!

СРБ не очень далеко от нас, и с нашей-то высоты и так всё видно, но в бинокль-то, понятно, лучше. Эх, как жаль, что не слышно! Но судя по тому, как чайки в ужасе разбегаются по заливу, забыв про крылья, там концерт ещё тот. Было видно только, что на фоне белой рубашки и белой фуражки лицо у комдива краснее кирпича и разговаривает он строго короткими словами, складывая их в короткие предложения. Иногда он тыкал в офицеров штаба пальцем, но не так, что прямо тыкал, а так, когда палец за миллиметр до одежды останавливается.

– Красавец! – удовлетворённо хмыкал командир. – Смотрите, сейчас фуражкой махать начнёт!

И тот правда снял фуражку, махал ею в сторону губы Большая Лопатка, тряс ею над головой и в итоге грохнул ею о землю.

– Вот сейчас в Китае-то тряхануло, да, тащ командир?

– Да как бы цунами Японию не смыл.

Избиение младенцев продолжалось не очень долго по флотским меркам: минут пятнадцать, может, или двадцать. К его концу даже дежурные из ЗКП флота повылазили и тихонько сидели за маскировочной сеткой, учась, я не сомневаюсь в этом, командному языку и убедительности выражений. А потом штабные побрели в сторону дивизии, а комдив побежал к нам. Я заранее ждал его на трапе, выпятив грудь и сложив руки по швам.

– Сми-и-и-и-ирна! – рявкнул я, когда комдив побежал по трапу со всей возможной придурью в голосе.

– Чо орёшь, как сумасшедший?

– Рад вас видеть, тащ контр-адмирал!

– С каких это пор?

– А вот с этих вот самых, но вообще всегда!

– Так. Тоже смотрел, что ли?

– Так точно!

– А кто разрешал?

– А я забыл спросить, так всё быстро произошло – мы прям растерялись все!

– «Же не манж па сис жур», добавь ещё, чтоб мне вас жалко стало!

Когда комдив спустился в центральный, командир со старпомом ему аплодировали стоя в прямом смысле этого слова, а он опять покраснел:

– Отставить подъёбывать старшего начальника!

– Мы от чистого сердца, вы что! Я такого даже в цирке не видел! А что вы так завелись-то?