Акулы из стали. Ноябрь

– Семен Степанович, я задумался просто, простите, мне Андрей позвонил, им компрессор пустить надо, я и подумал, что объединим систему, заодно… и… вот…

– «Простите». Ага. Именно это самое важное сейчас, чтоб я тебя простил, да. Позвони ему, пусть пускают на свою перемычку, а ты за давлением следи. Сможешь?

– Семен Степанович…

– Что, нахуй, Семен Степанович?

– Этого больше не повторится.

– Ну охуеть ты плещешь сожалениями! Аж до слез.

– Семен Степанович…

– Все, Толик, не трогай меня, звони и следи за давлением.

– И руки держи так, чтобы я их видел, – добавил старпом.

А вот когда снег под ногами скрипит, это же снежинки ломаются, думал Толик, они маленькие, и если сломать одну, то не слышно, но под ногами-то их много, не одна сотня, а, может, и тысяча, вот и резонанс тебе. И никому их не жалко, хотя они красивые. И как это я сейчас чуть не угробил людей, вспомнил Толик, и красота снежинок, хрупкость их и недолгая жизнь сразу вернулись на свое место – несущественных вещей, о которых если не думать, то их как бы и нет. И человек, выходит, такой же хрупкий, как эта снежинка: вот живет он своей жизнью, с утра встал, побрился, жену с детишками поцеловал, кофе выпил и на работу, а на работе долбоеб какой-то не ту кнопку нажал потому, что слишком занят собой и таблички полметра на метр не замечает, и все – нет тебя, и даже хрусту, с которым ты сломаешься, никто не порадуется. Ты же не такой чудесный, как снежинка.

Язык скреб сухое нёбо, как наждак, но просить у механика сбегать за чаем было бы не то что нелепо, а настолько бездушно, что Толик решил перетерпеть молча. Главное тут – не представлять, что было бы, если бы он успел, от этого снова начинали дрожать пальцы и по спине тек холодок.

И вот да, люди же – они тоже вначале как снежинки, а потом грубеют, отращивают себе броню, шипы, невосприимчивость к мелочам, и руки у них не дрожат от того, что их девушка бросила. А именно это сейчас Толик и вспоминал, как они с Леной первый раз расстались навсегда, в аккурат перед той историей с проституткой, и тогда, вот ровно как и сейчас, Толик чувствовал, как плохо ему и как нервы вибрируют в голове и звенят, и сухость во рту, и дрожь в пальцах. Второй раз уже было проще, третий и вовсе прошел почти незаметно. И вот, давеча, окончательный – волновал всего несколько минут и грусть какую-то оставил, а вот тревожности уже не было, как и адреналина. Прошло и прошло. А может и не прошло еще даже, судя по прошлым разам.

И плохо это или хорошо? Нет, сейчас-то мне точно плохо, но вот вообще, когда ты грубеешь душой так, что только едва не убив десяток человек, можешь ощутить то, для чего в детстве достаточно было лая соседской собаки или вырвавшейся из рук веревочки от саночек с младшей сестрой? Наверное, плохо. Но с другой стороны, как бы дожил до таких лет, если бы от каждой мелочи впадал в панику?

– Пошли. Покурим, – позвал Толика механик.

– На мостике? – удивился старпом.

– Да что вы, как можно? Вы тут пока побудете за старшего же, да?

– Да я и так старший, командира же нет. А, это вы у меня так разрешения спрашиваете? Побуду, да, идите.

– И я сейчас замполита к вам пришлю, – добавил вслед, когда они уже поднимались по трапику у штурманской рубки и механик сказал «ага», а Толик не понял, зачем им замполит на перекуре, если он и не курит.

– Чаю будешь? – Механик уселся на мостике и вытащил из рукава термос.

– Хотелось бы. – Толик понюхал протянутую чашку. – Чабрец?

– «Арарат». Ну и чабрец тоже, чтоб запах «Арарата» не доминировал.

Толик отхлебнул.

– Вкусно. И послевкусие «Арарата», да.

– Ну, допивай да мне чашку верни. Тоже, знаешь, во рту пересохло.

Закурили. Сидели молча и кутались в воротники курток. Мороз спадать не собирался, и верхний вахтенный на пирсе не торчал в будке, а ходил туда-сюда, притопывая валенками.

– О, чую чайный дух! – На мостик вылез зам и уселся напротив механика. – Чабрец явно, – понюхал он воздух возле Толика, – ну и не спирт, нет, пожалуй, что коньяк!

– А тебя не проведешь! – хмыкнул механик.

– Так столько лет с вами тут… И хотел бы провестись иной раз, но нет, блядь, не с нашим уже сроком службы.

– Ну давай, – механик обернулся к Толику, – рассказывай, а мы послушаем. Стесняться тут некого, сам видишь, только мама твоя военная и я.

– Да нечего и рассказывать-то…

– Опустим вступление, в котором ты стесняешься и отнекиваешься. Что происходит у тебя? Все же видят, кто смотрит.

– Если бы что-то происходило, – вздохнул Толик, – было бы проще, а так… Ничего не происходит и вроде бы и не будет уже никогда происходить, так кажется.

– Слушайте, а мороз-то на улице, да? – Зам поежился. – Бррррр. И зима-то не началась еще, а уже так давит. И каждый год такая вакханалия происходит: только вроде лето началось, и ты думаешь: ну уж в этом-то году я с пользой, эх! И в сопки гулять, природу эту, мать ее, чахоточную осматривать, грибов, ягод запасу. Купаться. Купаться буду в озерах каждый день. И вот только ты это запланировал, а уже опять… катит в глаза. Замечали? Ну так же?

– Точно так, – согласился Толик. – Но не из-за этого ведь только?