Акулы во дни спасателей

За спасателями идут папа, дядя Кимо и остальные, я вместе с ними, мы перемазались грязью до лодыжек и устали до зубов, каждый раз когда дорогу не разобрать мы больше всего боимся наткнутся на тело Ноа.

Мы прорубаем себе путь, идем и снова рубим ветви, отталкиваем их от наших лиц, листья царапают нас через одежду, под ногами хлюпает грязь. Склон становится круче, каждый шаг дается нам труднее, мы, нагибаясь, продираемся вперед, некуда толком поставить ногу, чтобы на подошвы не налипла грязь и чтобы сделав шаг вперед не соскользнуть назад. Едкий сладковатый запах переспелой гуавы мешается с исходящей от земли навозной вонью, которую доносит холодный ветер. За день долину завалило облаками и сейчас они похожи на почерневшие мозги. Спасатели останавливаются, командуют собаке сесть. Все понимают, что будет.

— Времени осталось мало, к тому же собирается дождь, — говорит женщина-спасатель. Она хоуле, заплетенные в косички волосы собраны в хвост, синяя бейсболка надвинута на глаза. — Пожалуй, на сегодня хватит.

— Да ну нахер, — говорю я. — Еще светло. У меня есть налобный фонарик.

Папа стоит рядом. Мешки под глазами в глубоких морщинах. Папа прислоняется к дереву и глубоко вздыхает. Я смотрю на его руки и вижу то, что они дрожат, будто его бьет током. Я вижу это и снова думаю: что-то не так.

Дядя Кимо снимает шляпу и запускает руку в густые черные волосы. Серая рубашка на груди потемнела от пота. Все выглядят так словно с радостью присели бы отдышаться, но сесть тут некуда потому что повсюду грязь, а тропка узкая.

— Мы должны спуститься в долину, чтобы нас забрал вертолет, — говорит спасательша. — И я не буду гонять Помая всю ночь. — Она ласково похлопывает по боку немецкую овчарку. Внутри у собаки что-то гулко ухает.

Начинается дождь. Падают робкие первые капли, потом расходится посильнее.

— Я остаюсь, — говорю я.

— Мы все спускаемся, — говорит папа и отходит от дерева, к которому прислонялся.

— Он до сих пор где-то здесь, — говорю я. — И вряд ли получит передышку из-за дождя.

— Нам надо возвращаться, — говорит спасательша и разворачивает собаку. Второй спасатель, японец, но здоровенный и похожий на копа, тоже разворачивается и начинает спускаться.

— Я заночую на этой сраной тропе, — говорю я им в спину, но все уже шагают вниз по тропе. Бросив моего брата или его тело — нет, моего брата — пропадать под этим ливнем. — Трусы, — говорю я, но меня никто не слушает.

Когда мы возвращаемся в базовый лагерь, лупит серый дождь и тучи смыли все солнце. Палатки стоят бок о бок под какими-то деревьями, за ними виднеется озеро и много кустов.

Папа говорит с дядей Кимо и остальными, что надо бы отправить “Зодиак” в долину Вайпио за дополнительным снаряжением, спасатели кучкуются у своих палаток и о чем-то болтают, а я стою один под железным деревом и на меня моросит дождь.

Я впервые задумываюсь о том что быть может Ноа больше нет. Я уже думал обо всем за что хочу извинится перед ним, за все разы когда ставил ему подножку толкал или бил чем под руку попадеться когда он был маленький. Я хотел показать ему что из нас двоих у меня вся мана, хотя мы оба знали что это не правда. В универе нам читали лекции по философии и препод говорил о силе. Типа люди думают что сила и власть одно и то же, но на самом деле силу используют те у кого нет власти. Я думаю про меня и Ноа и такой, я же всю жизнь использовал силу. Кто я после этого?

За спасателями прилетел вертолет. Он опускается, лопасти рубят воздух и каждый удар толкает меня в грудь, проходит по всему телу, оглушает хотя до меня футов триста. Вертолет в красно желтую полоску, не как “Блэк хоук”[123] или в кино, а меньше, жук без крыльев. Но громкий. Каждый удар раскалывает небо, а под ним серебристый визг. Трава ложится и колышется по краям. Спасатели бегут с собакой к вертолету, ветер с дождем треплет их куртки, леди впереди которая сказала нам что больше не может искать моего брата цепляется обеими руками за бейсболку, они с напарником смешно пригинают головы крадутся как грабители, залезают в кабину лопасти ускоряются трещат громче, трава совсем полегла, спасатели поднимаются в небо и развернувшись уносятся из долины.

20 МАЛИА, 2008. КАЛИХИ

Неделю назад мы с Оги вынуждены были вернуться в Калихи. С Большого острова мы с ним уехали в свою жизнь — еще один день, еще один доллар — не по доброй воле, я ведь знаю, сын мой по-прежнему жив, он где-то в этих долинах, и я хочу быть там, когда он придет назад. Но, останься мы на Большом острове еще хоть на день, потеряли бы все: нашу работу, нашу съемную развалюху, нашу раздолбанную машину. Мы сложили вещи в чемодан и дорожную сумку и ранним утром вышли на гравийную дорожку у дома Кимо под равнодушное белесое небо и щебетание птиц.

— Мы его найдем, — сказал Кимо. Глаза его покраснели от бессонных ночей в долине, когда он шагал рядом с Оги, прорубая себе дорогу.

— Ага, — ответил Оги. — Так или иначе, но найдем.

— Ладно тебе. — Кимо положил мясистую лапищу на плечо Оги.