Алая буква

Глядя на дочь, Эстер Принн нередко бросала шитье и заливалась слезами, давая выход своей мучительной тоске в прерывистом, стонущем бормотании: «Отец мой Небесный, если ты все еще мой Отец, скажи, что за существо принесла я в этот мир?» И Перл, услышав эти тоскливые звуки или каким-то иным, более тонким, образом почувствовав страдание матери, обращала к ней свое выразительное прекрасное личико и понимающе улыбалась улыбкой эльфа, после чего возвращалась к игре.

Следует сказать и еще об одной особенности в поведении девочки. Первым, что привлекло ее внимание в этом мире, было – что бы вы думали? Нет, не улыбка матери, вызывающая обычно у младенца ту первую его полуулыбку, которую потом долго обсуждают, сомневаясь, действительно ли можно назвать улыбкой эту гримасу. Ничуть не бывало! Первым пробудившим интерес Перл предметом, видимо, оказалась – страшно сказать! – алая буква на груди Эстер! Однажды, когда мать склонилась над колыбелькой, младенец, привлеченный мерцающими нитями вышивки и стараясь ухватить букву, протянул ручонку с улыбкой не смутной и неопределенной, а самой что ни на есть настоящей, отчего личико его словно стало старше, приобретя какое-то недетское выражение. У Эстер перехватило горло от волнения, и она невольно стала вырываться – так велика была боль, причиненная ей этими движениями детской ручки. Но, приняв порывистый жест матери за игру, Перл глянула ей в глаза с новой улыбкой. И с этого момента всегда, если только ребенок не спал, Эстер не знала ни покоя, ни материнского счастья. Правда, бывало, что целыми неделями Перл словно не замечала алой буквы, но затем нежданно-негаданно, как смертельный удар, Эстер пронзал странный взгляд, которым дитя смотрело на злосчастную букву, смотрело и улыбалось.

Однажды Эстер встретила этот лукавый странный взгляд девочки, когда, по обыкновению всех матерей, пыталась увидеть в глазах ребенка свое отражение, и вдруг, как это часто случается с женщинами одинокими и терзаемыми тревогой, ее вдруг обуяла странная фантазия: ей показалось, что в зеркалах черных глаз девочки она увидела не свой портрет, не свое уменьшенное отражение, а другое лицо – полное дьявольской злобы и враждебности, чертами сходное с лицом, которое она так хорошо знала, хоть и редко видела на нем улыбку и совсем никогда – злобу. Будто злобный дух вселился в ребенка и сейчас глядел на Эстер с насмешкой. Множество раз потом к Эстер возвращалось, хоть и не так явно, это страшное видение и мучило ее, терзая сердце.

Однажды летним вечером, когда Перл уже подросла настолько, что могла свободно бегать вблизи дома, она придумала игру – собирать вороха цветов и кидать их – один за другим – на грудь матери, прыгая и пускаясь, подобно эльфу, в дикий пляс, если цветком она попадала в алую букву. Первым побуждением Эстер было, прижав руки к груди, прикрыть букву. Но из гордости, покорности либо смутного чувства, что невыносимая боль, которую она испытывает, может быть послана ей во искупление греха, она подавила в себе первоначальное желание и сидела, выпрямившись, бледная, как смерть, грустно глядя в горящие глаза ребенка. А цветочная атака эта все длилась, и редко какой цветок не попадал прямо в букву, и все они оставляли на груди Эстер раны, для исцеления коих не было средства в целом мире земном, а возможно, и небесном. Наконец, обстрел прекратился – девочка замерла, глядя на Эстер с этим ее выражением насмешливого злого бесенка, выражения, появлявшегося, или так только казалось Эстер, в непостижимой глубине черных глаз.

– Кто ты такая, дитя? – воскликнула мать.

– Я твоя маленькая Перл! – ответила девочка.

Но ответ свой она сопроводила смехом, пританцовываньем и ужимками бесенка, который вот сейчас возьмет да и метнется в печную трубу и улетит.

– Неужели ты и вправду моя дочь?

Эстер не шутила, а была вполне серьезна, ибо, зная удивительно проницательный ум ребенка, допускала, что девочка могла и каким-то образом проникнуть в тайну своего происхождения, которую способна сейчас открыть и матери.

– Да, я маленькая Перл! – повторила девочка, по-прежнему прыгая и приплясывая.

– Нет, ты не моя дочка, не Перл! – сказала мать, на этот раз как бы шутя, потому что вопреки ее страданиям на нее иногда находило и шутливое настроение. – Скажи мне, кто ты и кто послал тебя сюда!

– Скажи это сама, мама, – вдруг серьезно произнесла девочка. – Приблизившись к матери, она уткнулась ей в колени. – Ну скажи!

– Тебя послал Отец Небесный! – отвечала Эстер Принн.

Но ответ ее прозвучал неуверенно, и неуверенность эту моментально уловило чуткое ухо девочки. Движимая обычной своей проказливостью или же по подсказке злого духа, она, подняв указательный пальчик, ткнула им в алую букву.

– Нет, не посылал он меня! Нет у меня Небесного Отца!

– Перестань, Перл, что ты! – еле сдерживая отчаяние, воскликнула Эстер. – Разве можно говорить такое! Он всех нас послал в этот мир, и меня послал, и – самое главное – тебя! Если не он, маленькая ты проказница, то откуда же ты взялась?