Алая буква

Пока же роковая встреча подошла к концу. Ложбину надлежало оставить в ее одиночестве посреди темных старых деревьев, шепчущих многоголосым своим шумом о том, что было здесь некогда и что давно прошло, но разобрать, о чем она хочет поведать, не в силах был ни один из смертных. А унылому ручью предстояло дополнить новою повестью тайну, и без того переполнявшую маленькое его сердце печалью, о которой он журчал неустанно, и с новой повестью этой журчание ручья будет так же грустно, как было всегда.

Глава 20 Священник в смятении

Удаляясь от них и шагая по тропинке, священник оглянулся, почти уверенный в том, что увидит, как тают контуры двух фигур – матери и дочки, как растворяются их очертания, сливаясь с сумраком леса, ибо такое разительное изменение жизни ему было трудно признать реальностью. Но Эстер не исчезала – одетая в серое свое платье, она стояла все там же, возле ствола дерева, бог весть когда поваленного бурей и успевшего за долгие годы зарасти мхом настолько, что двое несчастных, обреченных нести на себе тяжесть самой горестной судьбы, могли посидеть там рядом, чтоб хотя бы на час обрести мир и успокоение. И Перл по-прежнему находилась здесь; теперь, когда вторгшийся в их жизнь незваный третий ушел, она с легким сердцем, пританцовывая, бежала от берега ручья, чтобы занять свое законное место возле матери. Значит, все это не сон, и священник не грезил!

Чтоб устранить неясность и освободиться от двойственности впечатлений, так его тревожившей, он принялся вспоминать и тщательно обдумывать намеченные им и Эстер планы отъезда. Они пришли к выводу, что Старый Свет с многолюдьем его городов для них предпочтительнее, ибо скрыться в нем будет легче, чем в дебрях Новой Англии или даже всей Америки, где выбирать пришлось бы между индейским вигвамом и одним из раскиданных по побережью европейских поселений. Не говоря уже о состоянии здоровья священника, не способного выдержать трудностей жизни в лесу, его дарования, культура, весь склад его характера говорили, что обитать он сможет лишь в гуще цивилизации среди людей образованных и утонченных; чем выше уровень культуры государства, тем больше оно подходит такому человеку. На выбор их повлияло и то обстоятельство, что в бостонской гавани тогда стоял один корабль, принадлежавший к немалому в те времена числу судов с сомнительной репутацией, не то чтобы пиратских, но не слишком считавшихся с законом.

Корабль этот, незадолго перед тем прибывший из морей, омывающих испанские колонии, через три дня отправлялся в Бристоль. Эстер Принн, чьи обязанности добровольной сестры милосердия позволили свести знакомство с капитаном корабля и матросами, была уверена, что сможет достать место на корабле для двух пассажиров и ребенка, соблюдая полную секретность, необходимую в такого рода предприятиях.

Священник с живейшим интересом осведомился о точной дате отбытия корабля. По-видимому, на четвертый день, считая от нынешнего. «Весьма удачно!» – сказал он себе. Раскрывать, почему преподобный мистер Димсдейл счел дату удачной, нам не хотелось бы. Тем не менее, чтобы не утаивать ничего от читателя, скажем, что причина заключалась в готовившейся им проповеди, которую ему предстояло произнести через три дня по случаю выборов – важнейшего события в жизни каждого священнослужителя Новой Англии, – что как нельзя лучше подходило для объявления им о сложении с себя пастырских полномочий.

«По крайней мере, – думал этот образцовый служитель церкви, – никто не упрекнет меня в том, что я не выполнил до конца свой долг перед общиной или выполнил его неудовлетворительно!» Грустно, что столь глубокий и проницательный ум мог заблуждаться так жестоко! Мы отмечали и, возможно, еще вынуждены будем отмечать не лучшие свойства священника, но никогда не проявлялась в нем так разительно его слабость, еле видимое, но несомненное следствие коварной болезни, так давно подтачивавшей его силы и уничтожавшей самую суть его характера. Да и какой человек способен выдержать на протяжении ряда лет собственное двуличие, являясь одним лицом перед собой, другим же – перед всеми остальными! Такое приводит к смятению, когда сам уже не понимаешь, какое из двух твоих лиц истинное!