Алая дорога

С самого утра Ольга была небывало оживлена. Она позволила своей всегдашней скромности слететь с себя, уступив место игривой кокетливости не только по отношению к мужу. Светская Ольга Астафина настораживала Елену, если замыкалась в себе и старалась спрятаться за могучей спиной мужа. Петру, который тоже особенно не жаждал раскрывать душу едва знакомым людям, зачастую приходилось улаживать беседу, из которой благополучно выпадала его жена. Пустословие, способное только рассеивать запас остроты и умных мыслей в прах, задевало его престиж и слегка обижало. Ольга же жаждала увидеть старых знакомых, от которых была отстранена на ощутимый промежуток времени. Она и предположить не могла, насколько важным станет для неё свидание с ними. Она пела целое утро, потом спохватилась о недостатке в праздничном меню экзотических блюд и укатила в столицу, прихватив с собой супруга. Взыскательную публику необходимо было поразить и доказать ей, что они в деревне отнюдь не пропадают.

Посему Елена, навестившая друзей после обеда, застала только сожалеющий взгляд кухарки и извинительную записку. Елене хотелось ознакомить Ольгу с выдуманным предлогом, из-за которого Александр, вовсю бездельничающий в «селе», как он называл усадьбу свёкра, и жаждущий высшего или хотя бы среднего общества, не смог бы присутствовать на вечере. Но, поскольку хозяйки дома не оказалось в поле её воздействия, Елена вздохнула, пожала плечами и решила, что муж на ужине – не самое ужасное, что может случиться с мятежницей. Уходить не хотелось – дома её ждали спящий Павел, запутавшийся в простынях, и слоняющийся по комнатам Александр, не ведающий, чем занять себя, но не спешащий отбыть в столицу и найти там приличествующее его положению занятие.

Медленно, в некотором замешательстве Елена скользила ладонями по запылённым томам Ольго – Петровской библиотеки и пыталась сосредоточиться, как привыкла, на одной мысли. Но они распадались на тысячи ничего не значащих, но притягательных весенних осколков. Она неспешно перебирала в уме яркие сновидения, впечатления из книг и мечтаний, смущалась порой, но продолжала этот упоительный внутренний монолог. На душе её, как и на улице, смывали старое прозрачные ручейки, а птицы насвистывали окрыляющие мелодии. Она не хотела думать ни о чём страшном несмотря на то, что страна, которую она любила, находилась на краю раскола. Она хотела всю жизнь дышать этим пьянящим, свободным, молодым воздухом, будоражащим в ней забитую на дно души суровыми наставлениями стихию.

Алексей, разморенный долгим чтением на солнце в уютной комнате, в которой устроился, неспешно спустился вниз и, не зная, что предпринять дальше, растерянно топтался в холле. Он должен был идти в деревню и агитировать крестьян во имя знания ими своих прав (при мысли об этом он чуть не фыркнул) и защиты того малого, что отвело им гуманное общество. Но крестьяне, живущие поблизости, вяло реагировали на его воодушевлённые речи – им привольно жилось при теперешних хозяевах и менять что-то, лишиться последнего клочка земли ради пришлого безумца они не рвались. Алексей надеялся вскоре уехать в столицу и примкнуть к ширившимся отрядам большевиков. Бездеятельность угнетала его. Он много работал по ночам, но не был доволен тем, что у него получалось; переписывался с оставленными товарищами, но не знал, что думать об их спутанных агрессивных настроениях. Они сами не знали, куда податься и за что выступать.

Несмотря на это он, потягиваясь и чувствуя себя в безопасности и неге, прошёл в столовую. Окна на мансарду были отворены. Из них в просторную комнату лились потоки неяркого солнечного нектара, зревшего – зревшего, да и выплеснувшегося наружу, замазав перемежающийся пропитанным цветочным вкусом воздух. Напротив террасы, открывающей захватывающий вид на плоскогорье, затейливо облепленное начинающими только зеленеть деревьями, в высоком кресле, полу боком обращённая к дверям, сидела женщина. Её нежные пальцы сжимали закрытую книгу, заложенную посередине блестящей обёрткой от конфеты, а лицо, когда Алесей прошёл полукруг, чтобы рассмотреть его, знакомое и милое, но необъяснимое, дышало отстранённостью от внешних событий. Алексей не был поражён его задумчивым, но не тягостным, а восхищённым выражением, оно лишь вызвало в нём прежний интерес к мыслям Елены. Как ни пытался он не думать об этом существе, получалось это плохо. Он не страдал ночами о своём идеале, романтичные вздохи казались нелепыми в его возрасте и положении, но всякий раз что-то светлое, терпкое загоралось в нём, стоило ей мечтательно полузакрыть глаза. В ней было то тонкое, душевное, светлое, что выделяло её из массы, из-за чего он встрепенулся и позволял ей робеть и замыкаться при его появлении.