Алая дорога

Александр поднимал тосты и восторгался тем, что, не успев наведаться в глубинку, получил приглашение на «столь изысканное мероприятие». В приступе галантности он решился на исполнение роли «страстный муж, ревнивый муж». Вспомнив, что его жена, кажется, испытывала симпатию к проходимцу Нестерову, нарисовавшемуся непонятно откуда на сборище приличных людей, занимающих если не ведущее, то, по крайней мере, видное положение среди петербургских фамилий, бравый Жалов не упускал возможности уколоть чужака. «И почему этот назойливый болван не на войне? Наверное, он политический преступник или вообще дезертир!» – думал Александр, шепча комплименты почтенным дамам. Не забыл он на этот раз и жену, отнюдь на жаждущую поклонения и выходившую из равновесия всякий раз, когда её дражайший супруг заботливо справлялся у неё о её предпочтениях и желаниях. Алексей же, видно, не собирался участвовать в этом и с угрюмым и вместе с тем зазывно – таинственным видом сверлить супругов Жаловых, и, как умел, развлекался.

Елену подобное поведение расстраивало, поскольку она знала, что стыдно было им, взрослым людям, разыгрывать комедию. Сама мысль о том, что её делят два льва, заставляла её качать головой и едва не смеяться, горько и вяло. «Всё ведь совсем не так! Нечего разыгрывать сюжет из рыцарского романа. Они не настолько глупы, чтобы подраться», – горячилась Елена, ловя свирепые взгляды Александра и простодушно – издевательские Алексея. Подобные ситуации в литературе всегда выводили её из себя. Она никогда не верила, что двое достойных мужчин станут делить девушку, бранясь и вызывая друг друга. «Они скорее напьются вместе и пошлют её к дьяволу», – бесхитростно подлавливала себя Елена. Становиться участницей драм ей было неловко. Ей хотелось, чтобы обоих не было здесь, тогда не сквозило бы между ними напряжённости.

Елена охотно разговаривала со старыми знакомыми, прибывшими из Петербурга, узнавала подробности биографий, разгоралась и забывала свои недавние соображения о том, что веселье в военное время противоестественно и постыдно.

Александр был обескуражен убийствами, полным переворотом даже собственного видения войны, отчаянием и смертельным страхом, преследующим на фронте, как чума. Нет, обычные термины были слишком однообразны для того, чтобы описать, вообразить то, что он узнал. Куда более разносторонние характеры, чем Александр, были растоптаны принадлежностью к беззаконным убийствам, организованным кучкой алчных верхов. Даже он сам, до этого пространно разглагольствовавший о ратных подвигах во славу матушки – Руси, отмалчивался, когда кто-то спрашивал его о поле боя. На память ему почему-то неизменно приходили взрывы и растерзанные тела тех, кто минуту назад беспечно жевал табак. Победитель и честолюбец Александр в первую же неделю боев заработал укус вражеской пули и месяц пролежал в госпитале, многое обдумав за время вынужденной изоляции. Мясорубка из человеческих остатков, земли и беспредельного ужаса, въедающегося в мысли несмотря на долг и боевую мораль, часто мерещились ему. Он не рыдал и не сбегал с передовой, но… Забыться у него получалось только во время кутежей или в нежных женских объятиях. Оказалось, его военная служба была лишь прелюдией к реальности. Настоящая резня началась в четырнадцатом году. В госпиталях умирали тысячи беспомощных солдат, молодых здоровых мужчин, которые пригодились бы для другого. Их мир незаслуженно рушился по велению кого-то, и бешенство от несправедливости ранило сильнее всего. И этот страх… перед неизвестностью бездны небытия и беспокойство за близких не давали спокойно примириться со своей незавидной судьбой. Ненависть на мир в таком положении была вполне понятна Александру.

Но на всё это он благополучно закрыл глаза и, зловеще вертя в руках папиросу, обратился к Алексею, оказавшемуся в нескольких шагах от него:

– Как вам в тылу живётся, сударь? Слышал, здесь голодно и воруют много, да вам, кажется, всё лучше, чем под пулями?

Он ожидал, что Алексей начнёт отбиваться или придёт в исступление, потирал руки, надеясь разнообразить досуг сценой.

– Как вам сказать… – ничуть не смутившись, ответил Алексей. – Воевать за то, во что я никогда не верил, мне кажется дуростью. Не считаете ли вы, что дворяне, находящиеся под надёжным прикрытием формы, но не выполняющие свои функции на мирной территории, заслуживают такого же надменного порицания, как я? Но нет, о чём я говорю? Они ведь священно выполняют свой долг, как и те, кто, нося громкое имя и титул, ходят в подчинении предприимчивых выходцев из народа. Но нет, я отвлёкся от признания своего абсолютного нравственного падения. Разумеется, я трус, если борюсь за то, чтобы наша страна избавилась от дармоедов, берущих всё и ничего не отдающих взамен. А не за то, чтобы как можно больше дееспособного мужского населения встретило свою смерть, защищая фарсовые идеи мифических императоров.