Алая дорога

Александр вытянул короткую. Ему показалось, что музыка, звучащая в доме, стала глуше и в то же время пронзительнее. Глотнув воздуха, он взял пистолет и, порывисто поднеся его к виску, медленно спустил курок. На мгновение ему показалось, что огневое железо лижет кожу. Но ничего не произошло. Тишь сада не омрачилась раскатом его смерти.

Алексей непосредственно и едва ли не сочувственно наблюдал за его реакцией. Александр покраснел и облегчённо передал пистолет оппоненту.

– А где же Алексей? – послышался с крыльца голос Ольги, затем гул голосов и топот, приближающийся к противоположной стороне дома.

Алексей сник, потеряв запальчивость, жестко схватил протягиваемый пистолет и спустил курок прямо перед тем, как Ольга вскрикнула:

– Что вы делаете?

– Сейчас начнётся, – предупредил Алексей, отдышавшись, а Александр кивнул, готовясь успокаивать разгорячённых барышень.

Наступила пора криков, истерических взвизгиваний, удовлетворённости охочих до скандала сердец, увещеваний, недоумения, споров и требований помириться. Алексей высказал бы толпе, смотревшей сейчас на него с неодобрением, а кто-то с опасливым восхищением, что думает о ней, но Ольга… Он извинился, сослался на мигрень, пожал руку сопернику, неприкаянно тершемуся возле хозяйки дома, и удалился.

Елена, когда он проходил мимо, посмотрела на него так, что он поневоле подавил нервический смешок. Она в замешательстве воззрилась и на мужа, но ничего не смогла вымолвить. Не решаясь на что-либо, она прошла обратно в дом, по пути срывая со стола салфетки и комкая их. Пойти в сад и присоединиться к сбитым с благодушного настроя гостям ей расхотелось.

Глава 10

На следующий день Александр выглядел подозрительно молчаливым и даже задумчивым. Подпирая кулачками подбородок, он щепетильно косился на свои ногти и жмурился всякий раз, как солнце царапало его нежные щёки. Он всегда вкусно пах, был красиво одет и внешне учтив. Елена любила это. Не существовало в их жизни полного отчуждения, граничащего с ненавистью и отречением. В порыве сильной духовной борьбы Елена подвергала его опале и, разжигая себя, представляла, как он противен ей. Но по истечении времени она уже не думала о нём с пренебрежением – не могла ненавидеть, как ни старалась. Всё её существо тянулось к свету и процветанию, хоть и слишком глубоко воспринимало каждый нанесённый ему укол. Период гадливости сменился в ней умилением и даже соболезнованием Саше, такому убеждённому непонятно в чём, незащищённому. Елену раздражали яркие краски в описании тяжелейшего материала – отношений между людьми, она соглашалась, что «никогда ничего описать нельзя». К своему удовольствию она заметила, что муж больше не обязывает её нестись за ним в Петроград.

Утром госпожа Жалова вышла на крыльцо, и, держа руки на животе, наслаждалась текущим цветением воздуха, хотя мысли её были далеки от безмятежности. В его распускающихся нотах тонко слышалось близкое присутствие воды.

– Саша, ты болен? – спросила она у сидящего рядом Александра, с безразличной заботой оглядывая его. – Вчера ты был неосторожен и переволновался. С твоими ранами… – она опасалась говорить о дуэли.

«Идиоты!» – думала она ночью и воображала, как накажет их обоих за такие вопиющие игры. Но на практике всё, как обычно, встало на свои места.

– Ах, оставь, – с внезапной досадой на то, что она испортила выдумки, пекущиеся в его пушистой голове, отрезал Александр.

Он думал о себе и не находил, как прежде, богатейший источник для восторга самим собой и своими занятиями. Впрочем, избыток шампанского вчера ночью мог выбить его из колеи не меньше рассудительности. Атмосфера одиночества и опустошенности, неизбежности, присущая многим мыслящим людям его поколения едва ли глубоко въедалась в него. Он участвовал в увеселениях, поэтических вечерах, любил престиж и свободу, но всегда скучал в одиночестве, не представляя, что может открыть наедине с собой.

Супруги не вспоминали о прошедшем разговоре и не стремились вновь раскрывать ящик Пандоры. «Пусть идёт как идёт», – решили оба и остались при своих мнениях. Вспышки страсти и желания доказать своё прошли. В тишине они продолжали дышать. Елене непонятно было состояние Александра, никогда не восхищавшегося природой.

– Ты считаешь, что моя честь уязвлена? – неожиданно прервав благоуханное молчание, спросил он.

Елена удивлённо взглянула на него. Вечные дворянские кодексы и приличия теперь как никогда ослабели. Елена прекрасно знала, что нельзя считать человека порядочным только из-за его происхождения, хотя, как и многие, отдавалась стереотипам. Предрассудки, ханжество и гнёт среды в высших кругах так тесно сплелись с пороками, что любой удивлялся разносторонности среды, в которую попадал.

– Нет, отчего же?

– Мы с Нестеровым не дали друг другу сатисфакции уже второй раз. Тогда я подумал, что это недоразумение… Почему мы не довели дело до конца? Ах, если бы вы не помешали!

– Потому что нет более глупого способа лишиться жизни.

– А кодекс? Мы – люди долга, женщинам не понять этого!