Алая радуга

Уфимцев пнул носком сапога подворотню. Толстая березовая доска была положена прочно. Ворота и калитка изнутри оказались запертыми широким железным засовом.

— Энти ворота нам, наит, мужики не одолеть, — жмурясь от яркого солнца, сказал Якуня. — Надо, наит, через крышу, что ли, попадать во двор-то… с огорода.

Илюха Шунайлов и Тимофей Блинов сходили в огород. Задние ворота, соединявшие двор с огородом и открытым пригоном, были закрыты не менее прочно. Стены кирпичных построек высокие, а железные крыши — крутые, без лестницы их не одолеешь.

Лезть через каменный забор между воротами и домом было опасно. Заряженная бердана лежала на подоконнике. Никто не знал, на что мог решиться Митрофан.

Санька подтянул на себе поясок, рукавом рубахи стер обильно выступивший на лбу пот и решительно шагнул к воротам.

— Ты, что ли, полезешь? — спросил его Уфимцев.

— Попробую. Я против мужиков полегче. Только ты за окном-то присмотри.

— Не бойся. Пусть, стервец, еще раз появится. Я его из нагана так пугну, рад не будет… Ну-ка, мужики, подсобите парню.

Тимофей Блинов оказавшийся выше всех ростом, оперся плечом об угол дома и подставил натруженную, костлявую спину, с резко обозначенными лопатками. Санька влез на нее, затем, цепляясь за фигурные выступы, обдирая ногти о кирпичи, подтянулся на руках и всем туловищем перекинулся на железную крышу забора.

— Ты, Субботин, первым делом, ружьишко с окна сними, — напомнил ему Уфимцев. — Подай-ка его сюда.

Дотянуться до подоконника было уже нетрудно. Балансируя на горячей от солнца ребристой крыше забора, Санька осторожно убрал бердану и, держа за ствол, подал ее вниз.

— Теперича прыгай в ограду, — командовал Уфимцев. — Да смотри, аккуратнее прыгай-то, не ушибись.

Спрыгнув, Санька на минуту остановился и оглянулся. Сразу почему-то вспомнился отец, батрачивший в этом дворе, и тот памятный троицин день, когда он, Санька, приходил сюда за подаянием. Вот то высокое крыльцо под козырьком, с которого с позором уходил он тогда, осмеянный и оплеванный хозяином, боясь рвавшихся с цепи собак. Как он мечтал о мести! Но удивительно — сейчас Большов все более и более становился для него безличным.

Отодвинув засов, Санька раскрыл калитку. Дверь в сени тоже была замкнута. Уфимцев и Тимофей Блинов, чередуясь, долго стучали в них, уговаривая Митрофана открыть подобру. Наконец Илюха Шунайлов принес из сарая ломик. Всунул его в просвет между косяком и дверью. Дверь затрещала и подалась.

Жена Большова, сидя на полу в полутьме горницы, причитала истошным голосом.

— Ох, господи, пресвятая богородица! Кончит ведь нас теперича хозяин-то… выгонит из дому… куда мы, бездомные, пойдем? Ничего не простит, все спросит, пощади нас, господи, и помилуй!

Митрофан стоял в углу, дрожал, как в лихорадке, широко раскрытыми глазами наблюдая за матерью.

Санька помог Степаниде подняться с пола, усадил ее на стул.

— Не морочь людям голову, Степанида Ильинишна. Перестань причитать. Лучше скажи, где хлеб спрятан?

— Ой, батюшки, кончит он нас!

— Не кончит. Отгулял ваш Максим Ерофеич.

— Ничего не знаю.

Степанида схватила голову руками, грозный муж неотступно стоял перед ней. Замученная, иссохшая, она продолжала трепетать перед ним. Видя, что ничего от нее не добиться, Санька обернулся к Митрофану.

— И ты тоже ничего нам не скажешь?

Тот продолжал неподвижно стоять в углу. Губы у него беззвучно шевелились. Он что-то хотел ответить, но не мог преодолеть себя.

— Ну, и черт с вами! Для вас же хуже будет! — не сдержавшись, закончил Санька, направляясь к выходу.

Милиционер и мужики-понятые, не дожидаясь результатов разговора Саньки со Степанидой и Митрофаном, уже приступили к обыску. Илюха Шунайлов, вооруженный длинным, остро затесанным колом, проверял сеновал. Тимофей Блинов открыл пригон и старательно ловил за недоуздок вороного жеребца. Жеребец кормился из копны прошлогоднего сена, сложенного в темном углу пригона. Он фыркал, бил копытами пятился на Тимофея, пытаясь лягнуть.

В раскрытые ворота двора набирались любопытные. Зашел и проходивший мимо Осип Куян. Потом, невесть откуда, появились Михайло Чирок и дед Половсков, а следом за ними еще человек десять мужиков Середней и Третьей улиц. Все они, не спрашивая разрешения у командовавших обыском Саньки и Уфимцева, разбрелись по двору, по амбарам и кладовым.

Санька помогал Илюхе Шунайлову проткнуть колом толстый слой сена на сеновале. Острие кола во что-то уперлось.

— Не иначе, как мешок с зерном, — сделал вывод Илюха Шунайлов, за прошедшее лето немало наживший опыта в поисках хлеба. — А ну-ка, Саньша, давай, наддадим дружнее. Берись крепче! И р-р-ра-аз!..

Кол скользнул вверх, глухо треснула мешковина, и на головы посыпалась золотая струя зерна. Илюха бросил кол в сторону и набрав полную пригоршню пшеницы, вышел на середину двора, позвал всех занятых поисками мужиков.

— Хлебушко-то…