Алая вуаль

– Не нужно так, дорогая. Что бы тебе ни послышалось в «Бездне», я не убийца… Не тот самый убийца… А ты наверняка проголодалась. Какой смысл морить себя голодом?

– Хватит, кузен, – тихо произнес Михал и, растворившись во мраке переулка, наблюдал за доками. Казалось, он родился тенью, а не человеком. – Сейчас не время и не место.

– Но она думает…

– Я знаю, что она думает, и поверь мне… – Михал бросил на Дмитрия изучающий взгляд. – Когда мы вернемся на Реквием, нас ждет долгий, обстоятельный разговор. Я не считаю, что ты убил Милу, но желаю услышать о твоих отношениях с Бабеттой Труссе и о заклинаниях в ее гримуаре. Особенно о том, на котором было написано: «Жажда крови». – Он сделал зловещую паузу. – Полагаю, ты знаешь о нем.

Дмитрий молчал с возмущенным видом.

«Я не считаю, что ты убил Милу…»

Я поспешно отвернулась, проклиная про себя Михала за его внезапную и такую удобную уравновешенность. Если он не подозревал Дмитрия, значит, подозревал кого-то другого, и, если бы крест Филиппы и правда горел, он бы уже начал дымиться.

Словно бы небрежно заправив медальон за ворот платья, я снова начала расхаживать из стороны в сторону. Мысли у меня разбегались. Сейчас было не время и не место размышлять о Дмитрии, да даже о Филиппе, а… мои лучшие сапоги безнадежно испорчены. После нашего приключения в Амандине на них остались пятна крови, которые вряд ли уже можно оттереть. Нужно было протереть их белым уксусом, отполировать кожу до блеска. Та пожилая пара хранила в кладовой мыло и уксус. Если бы я взяла их, они бы даже не заметили. Я начала расхаживать еще быстрее, волнение захлестнуло меня. Они бы ничего не узнали, даже если бы я подожгла свою обувь, сбросила это окровавленное платье и голой побежала в Ля-Форе-де-Ю, чтобы меня больше никогда не виде…

– Селия. – Михал обернулся и посмотрел на меня с сухой усмешкой. Из доков донеслись крики. – У тебя сердце учащенно бьется.

Я поднесла руку к горящей груди:

– Правда? Понятия не имею почему.

– Правда?

– Правда.

Вздохнув, он подошел ко мне. Как всегда, он сцепил бледные руки за спиной, и этот жест отчего-то успокоил меня, хоть Михал и смотрел на меня свысока.

– Сегодня ты сбежала от нежити.

Я приосанилась:

– Да, сбежала.

– Ты перехитрила ведьму крови.

– Не без помощи. – подала голос Одисса, рассеянно рассматривая свой острый ноготь.

– И нежить, и ведьмы были куда умнее твоих так называемых братьев, – продолжил Михал, проигнорировав ее комментарий.

При упоминании об охотниках мне тут же захотелось посмотреть ему за спину на доки, но я сдержалась и сосредоточилась на его лице. В его глазах ярко сверкало нечто, похожее на гордость.

– Они не станут снова проверять гробы, Селия. Даже шассеры боятся смерти, пускай они в этом не признаются. Страшатся ее приближения. Когда начальник порта закончит проверку, мы незаметно проберемся к грузам, и мои моряки перенесут гробы на корабль. Мы вернемся на Реквием еще до рассвета.

Словно в ответ, начальник порта – смуглый коренастый мужчина с проницательным взглядом – постучал скрюченной рукой по последнему гробу и крикнул, что все хорошо. Его команда пошла проверять другой груз, а матросы с нашего корабля начали слоняться без дела по докам с пустыми глазами. Михал говорил, что эти гробы были вырезаны из редких хвойных деревьев, растущих в Ля-Форе-де-Ю. Было трудно вслушаться в тонкости его плана, когда за его спиной – за переулком, моряками и гробами – доки кишели шассерами. Их синие мундиры пробуждали отголоски воспоминаний. Яркие, болезненные, навязчивые.

Среди них раздался знакомый голос.

Услышав его, я закрыла глаза.

– Я могу помочь вам встретиться и поговорить, – прошептал Михал.

Я тут же открыла глаза и невольно нашла взглядом единственного человека, которого не желала видеть.

Я сразу же его увидела.

Там – среди своих подчиненных – Жан-Люк в отчаянии перевернул бочку с зерном. Зерно просыпалось у ног фермера, побагровевшего от злости. Однако Жан-Люк уже кинулся поднимать бочку. Он поспешно начал собирать зерно голыми руками и извиняться, пока фермер яростно сквернословил. Фредерик опустился, чтобы помочь, но Жан-Люк выругался и оттолкнул его.

Непроизвольно я шагнула вперед.

«Жан-Люк».

В груди у меня все сжалось при виде его – такого близкого и дорогого мне, и в то же время такого далекого. Когда-то мы были очень похожи. До сих пор помню, как решительно горели его глаза, когда разыгралась битва за Цезарин. Вместе мы спасали детей. И пускай нас окружал ужас, никогда прежде ни с кем я не ощущала такого единства. Мы действовали рука об руку, у нас была общая цель – помогать детям и помогать друг другу. Тогда мы были настоящими друзьями и напарниками, и в то утро, когда Жан украдкой вытер Габриэль слезы, я поняла, что люблю его.

Сердце защемило.