Алая вуаль

Даже после смерти Мила не хотела говорить правду. Нечестно, что она погибла такой ужасной смертью, желая помочь Дмитрию, а тот сбежал целым и невредимым. Он бросил ее в мусоре, убил сотни невинных и все же выжил, чтобы скорбеть по ней. Скорбеть по себе. Если бы мой желудок не был пуст, меня бы стошнило.

Я осторожно протянула ему письмо и прошептала:

– Мне жаль.

Смотреть ему в глаза было невыносимо. Я не знала, что сказать.

– Я любил Милу.

В мгновение ока Дмитрий оказался передо мной, а в его карих глазах горел огонь. Невольно я сжала нож.

– Я любил ее, Селия, и я сделаю все, чтобы отомстить за ее смерть. Своими руками вырву у этого Некроманта сердце. Сожгу на костре Бабетту.

Выхватив у меня нож и отшвырнув его, он схватил меня за плечи, вынудил посмотреть ему прямо в его горящие глаза, чтобы я по-настоящему увидела его.

– Но для начала мне нужен гримуар. Мне нужно вернуть самообладание, чтобы трагедии у Сан-Сесиля никогда больше не повторилось.

Он выглядел совершенно искренним, свирепым – одновременно как Дмитрий, которого я знала, и как Дмитрий, которого я видела в «Бездне», – и сейчас он был настоящим. Теперь я была в этом уверена. Он совершил ужасные, непростительные поступки, но мы все когда-то делали что-то ужасное.

Даже Филиппа.

Если никто не поможет Дмитрию, он продолжит убивать, и его кошмарная коллекция будет расти и расти, пока не раздавит его.

– Я помогу тебе найти гримуар, – сказала я.

Мне оставалось только молиться, что я проживу еще довольно долго и успею пожалеть об этом.

Глава 44. Серебряная бабочка

Родители никогда не заворачивали подарки для нас – это всегда делала Эванжелина, у которой была скверная привычка заворачивать подарки только с наступлением сочельника. Матушка приходила в ярость от такого, но для меня это стало традицией: когда часы пробивали полночь, я будила Пиппу, и вместе мы – обычно притворяясь пиратами – прокрадывались в кабинет отца, чтобы посмотреть на добычу. Однажды я сделала нам повязки на глаза и довольно уродливого попугая для сестры. Она назвала его Фабьен и таскала его везде на плече, пока матушка не накричала, что мы развозим грязь, и не выбросила его. Мы с Филиппой плакали неделю.

Шли годы, и сестре все меньше хотелось играть со мной. Она все меньше стала мне улыбаться, а потом, когда ушла Эванжелина, и вовсе перестала. В следующем году наша новая гувернантка – женщина с худым и бледным лицом, ненавидевшая детей, – заперла все наши подарки в шкафу у своей спальни. Я разбудила Пиппу, желая продолжить нашу игру, но та натянула одеяло на голову и со стоном перевернулась.

– Уходи, Селия.

– Но все же спят!

– И правильно делают, – проворчала она.

– Да ладно тебе, Пиппа. Папенька на прошлой неделе приметил такой красивый синий шарф. Может, он купил его для меня. Он говорил, что синий мне к лицу.

Она приоткрыла один глаз и сонно на меня посмотрела.

– Синий тебе не идет.

– Уж больше, чем тебе. – Я ткнула ее в ребра чуть сильнее, чем того хотела. – Так ты идешь? Если шарфа не окажется среди подарков, куплю его себе сама, – лучезарно улыбнулась я ей. – Рид заглянет к нам в рождественское утро. Хочу, чтобы мой наряд сочетался с его мундиром.

Филиппа отбросила одеяло и прищурилась.

– И как же ты собираешься его купить? У тебя нет денег.

Я беспечно пожала плечами и проплыла к двери нашей детской.

– Папенька даст мне денег, если я попрошу.

– Ты ведь знаешь, откуда он их берет, так?

Но я уже выскользнула в темный коридор, и Пиппа, схватив свечу, нехотя пошла за мной.

– Селия! – прошипела она. – Нас же накажут из-за тебя! – Она потерла руки, пытаясь согреть их. – И все из-за какого-то уродливого шарфа. Зачем тебе вообще подбирать наряд в цвет одежды Рида? Неужели ему надо надевать шассерский мундир, чтобы подбросить полено в наш камин на Святки?

Я повернулась и посмотрела на сестру. Мы стояли у спальни гувернантки.

– Почему ты так ненавидишь его?

– Вовсе нет. Просто считаю, что он смешон.

Я вынула шпильки из волос и вставила их в замок шкафа.

– А что ты хочешь на Рождество в этом году? Красивое перо и стопку писчей бумаги? Бутылочку чернил? Ты столько писем пишешь…

Филиппа скрестила руки на груди:

– А вот это тебя не касается.

Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть, и поглубже вставила шпильки в замок. Сдула выбившуюся прядь с лица. Я думала, что открыть замок будет легче. В книге было все так просто.

– Ох, подвинься.

Пиппа вложила мне в руку свечу и выхватила шпильки. Парой быстрых и точных движений она открыла замок. Дверь распахнулась.

– Вот. – Она указала на сложенный синий шарф. – И не нужно ни перед кем унижаться. Рождественским утром твой наряд будет в тон мундира твоего обожаемого охотника, и ничего в мире не изменится.

Я удивленно на нее посмотрела:

– Как ты это сделала?

– Это тебя тоже не касается.

– Но…

– Селия, открыть замок не какой-то подвиг Геракла. Немного терпения, и все, хотя для тебя это наверняка будет сложно. Тебе всегда все приносят на блюдечке с голубой каемочкой.

Я обиженно отстранилась, и Пиппа сникла: