Алая Вуаль (ЛП)

Это звучит слишком знакомо, слишком заманчиво, чтобы принадлежать кому-то другому. При этом звуке, ощущении этого идиллическая сцена передо мной, кажется, меркнет, и я не могу не двигаться в сторону гнетущего зловония, доносящегося из-за дома. Рыба. Нежное затишье медленно текущей воды подтверждает мои подозрения. Наверное, по колено в грязи той богом забытой реки.

В нетерпении я проталкиваюсь через железные ворота и выхожу среди деревьев. Даже на солнце они излучают слабый свет.

Фруктовый сад с тонким серебряным сиянием, и под запахом рыбы и рассола сладкий аромат волшебства щекочет мой нос.

Roi sombre⁹⁶, мрачно, шепчут мне деревья, когда я прохожу. Eviller⁹⁷.

Я игнорирую их странные голоса; хотя люди не могут слышать Бриндельские деревья так, как я, они часто их чувствуют. Это часто сводит их с ума. Действительно, волосы на моей шее встают дыбом, когда они следуют за их голосами. Меня, когда я пробирался сквозь деревья на берег облачной реки.

Eviller…

Сидя босиком на валуне на мелководье, молодая женщина опускает пальцы ног в воду. При виде нее тепло в моей груди горит, как огонь, но я не могу отвести взгляд и проверить пламя.

Солнце любит Селию Трамбле.

Оно струится по ее черным волосам. Оно целует ее профиль золотым светом. Оно делает ее кожу почти полупрозрачной и размывает ее края, пока она не начинает сиять, столь же сюрреалистично и мимолетно, как сам солнечный свет. И такой же неприкасаемый. Я тяжело сглатываю. Если я потянусь к ней сейчас, я знаю — глубоко в душе — что мои руки пройдут насквозь, вечно жаждая того, чего не может быть. Мне не суждено удерживать Селию Трамбле.

Когда сон закончится, она исчезнет вместе со светом, а я останусь вечным.

Она смотрит на меня, чувствуя тень в своем присутствии, но вместо того, чтобы отшатнуться, на ее лице озаряется пылающая улыбка. Я мгновенно перестаю дышать. Как будто я могу навсегда запечатлеть этот момент, как будто я могу запечатлеть солнечный свет в своих ладонях, если только я не двигаюсь, чтобы напугать его. Потому что Селия Трамбле мне не улыбается. Никогда мне.

— Ты здесь, — выдыхает она, и это звучит как благословение. Я с недоверием наблюдаю, как она отходит в сторону и поглаживает пространство рядом с собой. Однако она не меняет шлейф своего платья, оставляя неземную белую ткань переливаться через скалу в реку. Когда я не двигаюсь, ее улыбка только ширится: — Ну? Ты будешь сидеть со мной или нет?

Тогда мои ноги двигаются сами по себе. У меня никогда не было выбора.

Я чувствую необъяснимую интимность, когда я устраиваюсь рядом с ней, мои руки лежат на влажной ткани под нами. Когда она приближается еще ближе. шлейф мнётся между нашими ногами, и её волосы щекочут мою щеку на ветру, пахнущем розовой водой. Ее духи.

— Где я? — спрашиваю я, глубоко вдыхая, несмотря ни на что.

— Ты правда не знаешь? — Она качает головой, как будто смущаясь, прежде чем спрятать лицо в изгибе моей шеи. Движение кажется таким естественным, таким комфортным, что я могу только сидеть здесь совершенно неподвижно и восхищаться теплом, распространяющимся через меня. Он простирается глубже, чем раньше. Захватывающий. — Мы в моем детстве.

Наша кожа сейчас имеет примерно одинаковую температуру. Когда наши пальцы переплетаются, я не могу различить, где заканчиваются ее пальцы и начинаются мои, а когда она говорит, вдоль моего позвоночника пробегают маленькие искры огня.

— Конечно, сюда я бы тебя привела. Из всех воспоминаний мое подсознание выбрало одно, когда я еще в пеленках.

— Твои воспоминания? — Я смотрю на нее в замешательстве. — Как?

— Магия.

А полудреме раздается хихикание, и я оглядываюсь назад, в сторону Бриндельского Парка, где двое черноволосых детей прячутся от рассерженной Эванжелины. Самый младшая — это самый старшая в миниатюре; она даже имитирует движения своей сестры, когда они приседают у корней двух Бринделей. Речная вода и грязь пятнают края их золотых и серебряных платьев.

В первые часы Эванжелина набрасывается, прыгает вокруг дерева и ловит самую младшую — на вид ей не больше трех лет — с воплем отчаяния.

— О, Селия, нет! О, о, о, твоя мать собирается отобрать у меня бисер. — Затем она поворачивается лицом к самой старшей. — Как ты могла, Филиппа? Я же говорила тебе оставаться внутри…

— Они всегда относились к нам по-другому. — Я скорее чувствую, чем вижу, как улыбка Селии исчезает на моей шее, и когда она поднимает голову, троица в Бриндельском Парке растворяется в дыму. — Мой отец, моя мать, Эванжелина — они всегда слишком много доверяли Филиппе и они никогда не давали мне достаточно. — Затем ее голос стал еще серьезнее: — Было бы это действительно так ужасно, если бы я была вампиром?

Мой желудок сжимается от резкого изменения разговора.

— Что?