Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Благодаря навыкам убеждения, знанию географии и хорошему владению иностранными языками, которые могли понимать немногие римляне, Евтропий быстро оказался в числе наиболее способных советников императора Аркадия. От императора он получил назначение на должность консула, или главного представителя власти, в Константинополе, что стало беспрецедентным успехом для переселенца армянского происхождения.

Радикалы глумились над этой «обезьяной» в модной одежде{273}. «Было бы менее постыдно, если бы у руля встала женщина»{274}, – говорили они. (Хотя женщинам был дозволен ряд других свобод – например, они могли распоряжаться собственными финансами или стать жрицами, – занимать консульскую должность им все-таки не позволялось.) Руфин откровенно симпатизировал готам, но он хотя бы был настоящим мужчиной, сетовали другие. А этот же едва справлялся со своей ролью{275}. Оппозиция безжалостно обрушила на Евтропия серию бестактных вопросов, на которые еще не приходилось отвечать ни одному римскому политику. Сколько владельцев, по его воспоминаниям, у него было? В скольких списках рабов он фигурировал?{276} Вопросы исходили от богатых, высокопоставленных представителей властной элиты, для которых, как выразился поэт Клавдиан, «горше нет ничего, чем низменный, в выси восшедший»{277}.

«Сколь то прекрасный был вид, когда, обескровленны члены, / Тогою отягощен и препоясаньем, напрягши, / В злато облекшися, шел, став еще непристойнее, старец»{278}, – дерзил поэт Клавдиан в памфлете под названием «Против Евтропия». Читатели смеялись над карикатурным изображением трудолюбивого римского консула. Но к концу года клика заговорщиков в Константинополе отстранила Евтропия от власти. В 399 г. они казнили его.

В этой ядовитой атмосфере не уцелело даже окружение евнуха. Противники Евтропия высмеивали его друзей и союзников за то, что те устраивали расточительные банкеты с экзотическими павлинами, попугаями и дорогими сортами рыбы. «Ни Эгейское море, ни глубокая Пропонтида{279}, ни далекое озеро Меотида не могут удовлетворить их аппетиты», – сказал Клавдиан. Обычно обеденное меню политиков не привлекало столь пристального внимания общественности, поскольку предполагалось, что все должностные лица ведут себя подобным образом. Но это была банда распутников, пренебрегающих традиционными ценностями, настаивали их противники. Они говорили, что, если империя когда-либо подвергнется нападению, если дикие гунны будут штурмовать городские ворота, сторонники Евтропия едва ли смогут защитить людей. Как можно доверять безопасность империи кому-то из них, если их достоинство уже запятнано связью с таким неблагонадежным человеком? Критики пришли к выводу: они презирают Рим.

Ситуация складывалась самым неблагоприятным образом, и не только для армян. В то время как Клавдиан дерзко сравнивал мигрантов с «язвой», пожирающей «нашу землю»{280}, другие группы меньшинств внутри империи – к примеру, римские евреи – беспомощно наблюдали за распадом гражданского общества. После трех Иудейских войн, которые в I и II вв. существенно сократили численность еврейского населения Иудеи и Египта, идея открытого сопротивления властям империи потеряла для них привлекательность. По мере того как болезненные воспоминания о войне стирались из памяти, еврейские общины стали все активнее заявлять о своем присутствии. Они собирали деньги на ремонт синагог, хоронили своих умерших в ярко украшенных гробницах и наносили на свои здания важные символы, такие как менора – светильник, который служил ясным напоминанием о разрушенном Храме в Иерусалиме. Самосознание евреев сформировалось в условиях тяжелых испытаний; они вошли в число многих сообществ, получивших выгоду от знаменательного Миланского эдикта.

Во время правления Аркадия и Гонория негласная дискриминация и открытое насилие угрожали свести на нет эти с трудом завоеванные победы. 11 апреля 399 г. императоры объявили еврейскую веру{281}, хотя формально еще законную, «недостойным суеверием» и приказали еврейскому патриарху, духовному лидеру древней общины, прекратить сбор финансовых пожертвований в местных синагогах. «Мы присваиваем [эти деньги] и [упраздняем] эту практику»{282}, – говорилось в законе. Участились нападки на евреев: как словесные, так и физические атаки. Это требовало от дворца как-то прокомментировать ситуацию публично.

Евреев следует оставить в покое в их синагогах, писал Аркадий губернатору Иллирика в 397 г.{283} Антиеврейские настроения в империи зачастую распространялись с церковного амвона: христианские проповедники сеяли семена подозрительности по отношению к евреям в умах своих доверчивых прихожан. Поэтому не исключено, что Аларих, который тогда осваивался на своей новой должности в Иллирике, не раз замечал, как из местной церкви выходит провокатор и разжигатель межэтнической розни.