Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Молодой Аркадий, не теряя времени, решил присвоить себе лавры за успешное подавление восстания Гайны. Ремесленникам было поручено вырезать барельефы для монумента в честь победы по образу и подобию колонны Траяна в Риме. На изогнутых панелях мастера изобразили каждый эпизод охоты на Гайну – от бегства последнего до расчленения его тела: вот римляне собрались на улицах Константинополя, чтобы воздать должное успеху Фравитты; а вот нагие жители Готии дрожат при виде приближающейся римской армии. В других сценах были запечатлены командующие римским флотом, стоящим на якоре в Геллеспонте, готовые пресечь попытку Гайны бежать морем{294}. А на вершине колонны поместили статую Аркадия{295} и его брата, обнимающих друг друга, – это изображение было узнаваемым олицетворением принципа concordia, или гармонии. Их силуэт на фоне горизонта скреплял связь между восточными и западными территориями, чем мог бы гордиться их отец. В 420-х гг. работа над памятником Аркадию была завершена; в этом монументе вновь дал о себе знать ура-патриотизм, знакомый по более ранней эпохе римских завоеваний. Монумент торжественно возвысился над Константинополем, являя собой триумф всего того, что римляне называли искусством.

Как-то раз в самый разгар охватившей Рим битвы за свободу вероисповедания сенатор-язычник Симмах заметил: «Истина сокрыта в конце множества разрозненных дорог и тропинок»{296}. Он имел в виду таинственную ratio, или причину, лежащую в основе иногда необъяснимых событий, которые потрясают нашу жизнь. Взгляды Симмаха были скромными, непредвзятыми и духовно возвышенными. Но это были не те идеи, которые могли бы поприветствовать его бескомпромиссные политические оппоненты. Многие христиане в то время придерживались более жестких взглядов: фанатизм и нетерпимость к другому стали стойкой основой их убеждений.

Например, христианский поэт Пруденций отказался предоставить языческому сенатору последнее слово в дискуссии по вопросам веры. К своим пятидесяти годам, когда Гайна уже был убит, Пруденций, посвятивший свою жизнь сочинительству, был твердо убежден, что терпимость сенатора к другим религиозным верованиям в корне опасна. Христиане не должны были выбирать, во что верить. «Разрозненные пути ведут к опасным поворотам и еще больше запутывают»{297}, – резко ответил Пруденций сенатору в стихотворении «Против Симмаха».

Пруденций знал, что людям приходится делать выбор и что в какой-то момент жизни каждый сталкивается с трудными решениями. «Я не отрицаю, что на развилке можно свернуть в обоих направлениях»{298}, – признался он. Но что касается религии, перед каждым римлянином стоял один-единственный главный выбор: в кого верить – в христианского Бога или в языческих богов. Для Пруденция существовал один, и только один путь к пониманию Бога, и он стремился донести важность этого послания до многочисленных христианских читателей, которые с восторгом встретили его религиозный эпос Psychomachia («Битва душ») – поэму, которая оставалась популярной среди христиан даже в Средние века.

Будучи римлянином, Пруденций не обращал внимания на тяжелое положение готских переселенцев. И как человек веры, считающий, что мир пребывает в состоянии непрестанной духовной войны, он был убежден, что его версия христианства предлагает единственный путь к спасению. Но как личность и как писатель Пруденций также осознал некую мудрость: любой человек в каждом своем поступке свободен строить свое будущее.

Почему события складываются так, а не иначе – вопрос, который был постоянной темой разговоров в философских, научных и литературных кругах Рима. Рассуждения о мире природы, происхождении материи и границах нашего восприятия привели к важным спорам о том, как мы формируем наши моральные принципы, – эти темы волновали римлян и греков на протяжении сотен лет. В стихотворении, написанном Клавдианом в первые месяцы правления Аркадия и Гонория, он тоже размышляет о происхождении Вселенной и описывает разочарование от того, что не знает, какое место мы в ней занимаем: