Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Часто я размышлял и часто надвое думал:
Точно ли над землей державствуют боги? иль в мире
Правящих нет, и случай царит над течением жизни?
Если пытался вникать я в стройный устав мирозданья,
Видел моря в черте берегов, движение года,
Смену ночи и дня, – то все мне казалось скрепленным
Божией волей: она по путям предназначенным движет
Звезды, она на земле порождает свой злак в свою пору,
Это она переменной Луне повелела светиться
Светом чужим, а Солнцу –    своим, замкнула пучину
Сушею, шар земной в середине подвесила неба.
Но обращаясь на то, каким окутаны мраком
Все людские дела, как страждет честный и добрый,
А процветает злодей, – я вновь и вновь колебался
В вере природной моей и склонялся к чужому ученью –
Будто частицы текут в пустоте без цели и смысла,
Будто не замысел их сочетает друг с другом, а случай,
И о богах над землей возможно двоякое мненье:
То ли их нет, то ли знать не хотят о наших заботах[54]

{299}.

Здесь Клавдиан свел воедино все очарование философской системы под названием «эпикурейство», которая получила свое имя в честь эллинистического философа и одного из провозвестников научного мышления, который считал, что «атомы» составляют основу мира природы. Римляне, жившие в эпоху республики, такие как поэт Лукреций, автор книги «О природе вещей», с теплотой относились к идеям Эпикура, потому что они подчеркивали, насколько мы обязаны своей жизнью случаю и, как следствие, насколько тщетно наше беспокойство о будущем. Во Вселенной, состоящей из неразрушимых частиц и «пустоты», как говорит Клавдиан, в точности повторяя основные положения эпикурейского учения, не имеет никакого смысла бояться боли или смерти{300}. Без богов, которые могли бы нас наказать, и без надежды на загробную жизнь мы просто проживаем свою жизнь, а затем вновь обращаемся в прах.

В то время как Пруденций и Клавдиан сочиняли свои поэтические строки, Аларих, застрявший в нейтральном Иллирике, оказался перед необходимостью сделать собственный трудный выбор. Как римский военачальник он должен был оставаться в курсе событий и знать, что происходит за пределами его лагеря. Военные трактаты призывали полководцев быть «бдительными, разумными и сдержанными»{301}. Это также означало, что им следует знать «привычки врага». Но Гайна был другом, товарищем по оружию и готом. И шокирующая весть о его убийстве, а также описание его «засоленной» головы должны были быстро достичь Иллирика в начале 401 г.

Новость о смерти Гайны ознаменовала для Алариха начало страшной весны. Сложные ситуации требовали бдительности, и здесь военные трактаты также предлагали некоторые наставления, рекомендуя проявлять «осторожность и осмотрительность». Прежде всего в военное время важно было наладить надежную разведку. Римский полководец должен был «о каждой отдельной мелочи расспрашивать поодиночке людей разумных, пользующихся уважением и знакомых с местностью»{302}. «Для установления истины» следовало «собирать сведения от многих, чтобы иметь точные данные».

Аларих, вероятно, провел свое беспокойное лето именно за этими занятиями. Учитывая недавний поджог церкви в Константинополе, массовые убийства членов готской общины города и демонстративный подъем антиготских настроений после поимки Гайны, стало очевидно, что готы больше не могут оставаться в безопасности на улицах многих римских городов. Ни один переселенец не мог чувствовать себя желанным гостем, стоя у подножия устрашающей колонны Аркадия, даже когда ее еще не достроили. Но если готы ожидали, что Аларих воспользуется своим положением, чтобы выступить от их имени или разработать план, у них в запасе было мало хороших вариантов. Возвращаться в Готию, как это сделал Гайна, было слишком опасно, а оставаться в Иллирике – слишком ненадежно. Но бездействие было еще менее привлекательным вариантом: хотя поначалу Аларих попытался выбрать именно его, вскоре пришли печальные новости.