Альбедо (СИ)

Держащая лампу рука дрогнула, горчичная желтизна расплескалась о старые доски и вычернила выемку — округлую и неглубокую, медная пластина в нее не входила, зато легко вошел указательный палец. Послышался трескучий щелчок. Марго поспешно отдернула руку, но старый особняк загудел, заворчал, доски с протяжным скрипом сложились гармошкой и открыли уходящие вниз ступени.

«Нашла», — удовлетворенно прогудел барон и заурчал, как сытый кот. А может, это кровь прилила к ушам.

Марго оглянулась назад: в открытой щели виднелся кусочек кабинета — письменный стол с наваленными на него бумагами и неубранная бутылка коньяка. Подумалось, что надо бы отругать Фриду за безалаберность, а после захотелось вернуться и убрать ее самой — в знакомую комнату, в тепло и свет, подальше от распахнутого зева подземелья. Дрожащими пальцами Марго стянула у горла завязки пеньюара и почувствовала, как под ладонью колотится сердце.

«Хочешь вернуться? — насмешливо спросил фон Штейгер. — Зачем же ты задавала вопросы, если не готова получить ответ?»

— Я готова, — вслух сказала Марго, и собственный голос провалился в тишину, как в яму.

Осторожно, нащупывая ступеньки, она начала спуск.

Отблеск масляной лампы прокладывал под ногами дорожку, и Марго старалась не смотреть по сторонам, где двигались живые тени, где тьма дышала холодом и гнилью. Раза два или три из-под ее туфель прыснули крысы — их веревочные хвосты с шуршанием проволоклись по камням, — но Марго даже не вскрикнула. И ни разу не оглянулась, чтобы не видеть, как тает за спиной узкий прямоугольник света.

Начав путь — нет смысла думать о возвращении, пока не пройдешь его до конца.

Марго принялась считать ступени. Каменная кишка тоннеля терялась в глубине, быть может, она вела к катакомбам Штубенфиртеля — сердцу Авьена. И баронесса даже удивилась, когда, не насчитав и сорока ступеней, уперлась в обитую железом дверь.

— Однако! — тихо произнесла она. — Неглубоко же вырыли яму, господин крот.

Казалось, она еще слышит шум предрождественского Авьена, слышала, как гремит кухонной утварью Фрида и громко распевает фривольные песенки — знай она, что госпожа подслушивает, зарделась бы по самые уши.

Марго толкнула дверь — заперта. В пыли остался отпечаток ладони, напомнивший о так и не зажившем ожоге на плече Родиона — прикосновении Спасителя. Огонь — жестокий господин, неспроста покровительствует Эттингенам. Он сурово клеймит своих подданных, убирает неугодных и никогда не дает забыть.

Подсвечивая лампой, Марго тщательно осмотрела дверь. Барон говорил что-то про ключ, но не было ни замочной скважины, ни засова. Некогда изящный цветочный узор теперь едва угадывался под слоем ржавчины и пыли, оттого побеги казались Марго сплетениями змеиных тел, а соцветия нарциссов — распахнутыми треугольными пастями. От одной мысли, что фон Штейгер сначала приходил сюда, в подземный мрак, открывал и закрывал мерзкую дверь, а после поднимался в супружескую спальню и этими же самыми руками трогал Марго, ее замутило.

Одна из разинутых цветочных пастей оказалась обращена к Марго, и была отчего-то не выпуклой, как прочие, а вдавленной в железо. Из глубины соцветия смотрел человеческий глаз.

Марго едва не выронила лампу.

Успокаивая понесшееся в галоп сердце, прижала ладонь к груди и только теперь вспомнила, что держит в руках бронзовый треугольник — острый край царапнул голую шею. Отняв руку, уставилась на гравировку — глаз в окружении лучей. Точно такой, как на двери. Да и сама пластина, похоже, вполне укладывалась в размер соцветия-пасти — будто выпавший фрагмент из мозаики.

Повинуясь смутной догадке, Марго приложила пластину к двери.

Раздался короткий щелчок, и бронзовый треугольник аккуратно встал в невидимые пазы, лязгнули и повернулись скрытые механизмы, щелкнул замок, и дверь приоткрылась на ладонь.

Оттуда Марго окатило затхлостью, пылью и почему-то медикаментами. Не удержавшись, она громко чихнула, и замерла, прислушиваясь. Но наверху не прекратила свои песни Фрида, а, значит, звуки в подземелье проникали только извне, но не наоборот: барон фон Штейгер предпочитал знать обо всем, но не посвящать посторонних в собственные тайны.

Свет лампы сочился на порог, и Марго медлила. Уловив минутную заминку, в голове мерзко захихикал старик.

«Не пересиливай себя, — скрипуче сказал он. — Порой неведение блаженно. Сними со счетов последние деньги, купи билет до Петерсбурга и беги на родину. Вступи в права наследования земельным участком, обзаведись семьей, и Авьен забудется, как дурной сон…»

— Так однажды и поступил отец, — вслух проговорила Марго. — И чем в итоге закончилось?

И сама ответила себе: огнем и смертью.

Отблески света отражались и множились десятками стеклянных граней, будто некое чудовище — огромное, черное, присыпанное золой и пылью, — пробудилось от дремы и теперь недобро щурилось на гостью пустыми хрусталиками глаз. Марго вошла, держа перед собою лампу, точно щит. Во тьме ждала неизвестность, а в неизвестности рождался страх.