Альбрехт Дюрер

Много лет назад начал Дюрер записывать свои наброски к «Трактату о пропорциях». Задача, которую он поставил себе, казалась ему порой непосильной. Перо выпадало из рук, как на гравюре «Меланхолия» у погруженной в мрачную задумчивость женщины выпадает из рук циркуль. Ужасала противоположность между тем, сколько хочется узнать и понять, и тем, сколь краткий срок отпущен на это человеку. Размышляя над этим извечным и трагическим противоречием, перед которым рано или поздно неизбежно оказывается каждый настоящий художник, ученый, писатель, Дюрер написал в одном из черновиков так: «Желание много знать и через это постигнуть истинную сущность всех вещей заложено в нас от природы. Но наш слабый разум не может достигнуть полного совершенства во всех науках, искусствах, истине и мудрости. Это не значит, однако, что нам вообще недоступна мудрость. Если бы мы захотели отточить учением наш ум и упражнялись бы в этом, мы могли бы, следуя верным путем, искать, учиться достигать, познавать и приближаться к некой истине».

Дюрер не подозревал, что он на десятилетия предвосхитил Джордано Бруно, который выскажет ту же самую мысль о всепобеждающем стремлении к познанию похожими словами: «Умственная сила никогда не успокоится, никогда не остановится на познанной истине, но все время будет идти вперед и дальше к непознанной истине»[50].

Вперед и дальше, от познанной истины к истине непознанной. Таким был путь Дюрера в искусстве до последних дней его полной трудов жизни.

Глава XVII

Снова наступила весна. Светило мартовское солнце. На лесных лужайках вспыхнули первые цветы. Засветились зеленью кроны старых ветел, вязов и ильмов. Запахло землей. Зазвенели первые птицы. Насладиться этим Дюреру было не дано. Весну 1528 года он встретил в постели. Он страшно исхудал и ослаб. Если ему становилось чуть лучше, он рвался из дома, к друзьям. Агнес удерживала его силой. Никогда прежде они так не ссорились. Пиркгеймеру был и вовсе закрыт вход в дом Дюрера. Агнес считала, что его общество вредно мужу. Теперь, когда она могла поставить на своем, Вилибальда она к Альбрехту не пустит. Им оставалось обмениваться записками. Дюрер писал другу о том, как обстоят дела с «Четырьмя книгами о пропорциях», сообщал о планах на лето, на осень, иногда подтрунивал над Вилибальдом. Но почерк, почерк, господи, какой неразборчивый, какой дрожащий, какой старческий почерк стал у того, кто еще недавно без циркуля мог от руки начертить безупречную окружность, нарисовать из головы орнамент — любой сложности. Пиркгеймер, которого трудно было разжалобить и пронять, разрыдался над неразборчивой запиской, над недописанными словами, над слабой, дрожащей линией. «Стал похож на сноп соломы», — тревожно говорили друзья. Врачи только пожимали плечами и не могли ни объяснить близким, чем он болен, ни помочь ему. Лежа, Дюрер читал корректурные оттиски своего трактата «Четыре книги о пропорциях». Спешил. Ему хотелось увидеть эту книгу напечатанной. Он не успел. Болезнь, которая поначалу казалась просто страшной слабостью, вдруг стала стремительно развиваться. Альбрехт Дюрер скончался в прекрасный солнечный день 6 апреля 1528 года на пятьдесят восьмом году жизни, оставив после себя жену и двух братьев. Он создал несколько десятков картин, без счета — гравюр и рисунков, выучил нескольких учеников и написал несколько книг. Его друзья горько оплакивали его смерть. Ближайший из них, Вилибальд Пиркгеймер, написал по-латыни стихотворную элегию. Ему было привычнее писать прозу, сочинять трактаты, памфлеты и письма. Скорбь подсказала ему слова искренние, прочувствованные, простые. Вот отрывки из нее: