Алекс и я

Запись в журнале от следующего дня: «Алекс немыслимо глуп сегодня! Он ведет себя так, как будто совершенно забыл те упражнения, которые мы с ним вчера делали. Совершенно невозможно от него добиться, чтобы он произнес освоенное недавно слово “key” (‘ключ’). Слово “paper” он ни разу не произнес четко. Что с ним произошло?» Это меня очень огорчило, если не сказать больше. Я была совершенно сбита с толку. Алекс же выглядел вполне довольным. Он с удовольствием ел банан, издавал мягкие, бархатистые звуки. Он выглядел всё лучше, у него вырастали новые перья на смену старым (которые он выщипал, когда испытал сильный стресс). Мне особенно нравилось яркое оперение хвоста, его новые перья. Однако слова «кеу» и «paper», обозначающие ключ и бумагу, казалось, перестали интересовать Алекса.

Лишь позднее мы узнали, что такой тип поведения совершенно нормален. Швейцарский психолог Жан Пиаже (Jean Piaget) доказывал, что когда дети учатся новому, им требуется время для того, чтобы закрепить информацию перед тем, как ее с легкостью использовать. Через несколько лет мы стали записывать Алекса на магнитофон, когда он оставался один и что-то бормотал про себя. В результате мы обнаружили, что он часто «практикуется» в произнесении выученного слова, несмотря на то что в тот же день ранее ему совсем не удавалось воспроизвести его. Очень возможно, что вечером 4 и 5 августа Алекс с воодушевлением неоднократно произносил наедине с собой «рау-ег» и «кеу». Но у нас не было возможности узнать об этом.

Немного позже Алекс продемонстрировал еще одну разгадку своего всё усиливающегося понимания звуков как названий предметов. Спустя несколько недель после моей радостной записи: «Боже мой, у него получается», Алекс правильно назвал красный ключ как «кеу», несмотря на то что мы тренировали его только на ключах серебристого цвета. Алекс уже знал, что ключ – это ключ, независимо от того, какого цвета тот был. Итак, он первый раз продемонстрировал нам в действии принцип, который в психологии называют «переносом значения». В данном случае эта когнитивная способность проявилась в виде переноса в новый контекст значения вокальных сигналов, которую ранее никогда не демонстрировали в ходе исследований ни животные-неприматы, ни даже шимпанзе. Это было замечательным началом нашей с Алексом совместной работы.

Не всегда первые месяцы сопровождались такими озарениями. В моем журнале есть записи, которые это подтверждают. В дополнение к записи от 5 августа, говорящей «Алекс невероятно глуп сегодня!», есть запись «Алекс совсем не в настроении работать», «Ворчливая недовольная птица», «Алекс молчит целый день», «Алекс сегодня утром был совершенно сумасшедший», «Алекс сегодня совершенно невыносим, он противится занятиям» и так далее. Возможно, у него были свои причины для отдыха от работы. Не знаю. Но таких дней, когда он не хотел работать, становилось всё меньше по мере того, как он всё больше доверял мне, по мере того, как мы становились партнерами, выстраивали доверительные отношения. Мы всё меньше относились друг к другу с настороженностью. Тем не менее первые несколько лет Алекс по-прежнему с опаской (если не с подозрением) реагировал на незнакомых людей. Он дрожал, забивался в угол клетки и иногда пронзительно кричал, часто отказывался работать со мной, когда кто-то посторонний находился в лаборатории.

При этом он уже начинал бороться за свои права. «Алекс становился требовательным, если его не награждали за работу должным образом», – написала я 1 сентября. «После того, как Алекс освоил слово “paper” для обозначения бумаги, он стал произносить его уже громче и в более быстром темпе». Такое происходило в тех случаях, когда я произносила это слово медленнее. Было такое ощущение, что он хочет сказать: «Давай будем работать быстрее. Я Алекс. Я хочу работать прямо сейчас!» Это был первый проблеск напористой, решительной личности, непохожей на других; особенной, которая вскоре проявила себя в полную силу.

Когда я приехала в Университет Пердью в начале 1977 года, я точно знала, чем я хотела бы заниматься. Однако я оказалась практически в безвыходной ситуации. Нужно было получить грант для исследовательской программы, чтобы заплатить ассистентам, оплатить еду Алекса, а также все предметы, которым Алекс должен был присвоить названия, покрыть расходы за аренду лаборатории и, может быть, заплатить небольшую зарплату себе. Но я не была в штате факультета Университета Пердью. Чрезвычайно сложно, практически невозможно было получить грант от крупных организаций, если ты не состоишь в штате факультета. В то же время руководство Университета Пердью сказало, что может взять меня на работу внештатно, дать мне ставку исследователя, если я смогу получить грант. (Мне было совершенно ясно, что меня считали лишь женой человека, работающего на факультете – Дэвида, что я должна быть этим довольна, а не стремиться попасть в штат.)