Алекс и я

Я уже писала ранее, что Алексу больше нравились мужчины. Свое расположение к ним он проявлял через танец, который обычно исполняют жако в брачный период. Однако в начале 2007 года Алекс стал уж чересчур активно проявлять себя, его гормоны, отвечающие за сексуальную активность, зашкаливали. Алекс вел себя так со своими «любимчиками», которые занимались с ним в лаборатории. Особенно доставалось бедному Стиву Патриарко (Steve Patriarco). На протяжении целых шести месяцев, когда Стив брал Алекса и сажал на плечо, тот начинал исполнять брачный танец, расправлять перья. Выглядело это достаточно смешно. Было совершенно очевидно, что на протяжении этого времени Алексу было совершенно неинтересно работать.

По совету нашего ветеринара мы лишили Алекса его коробки, с которой он постоянно играл, прогрызая в ней различные ходы и отверстия. Делал он это со времен Тусона, ему нравилось делать в коробках «окна» и «двери», он там отдыхал, разговаривал сам с собой, комментировал то, что происходило в лаборатории. Эти коробки были своего рода суррогатом гнезда. Ветеринар предположила, что именно они могли спровоцировать выброс гормонов у Алекса. Мы также стали кормить Алекса тофу, чтобы немного успокоить.

К августу его состояние нормализовалось, и мы вернулись к работе. Когда Алекс стал исполнять брачный танец в присутствии Стива реже, чем это было раньше, мы вернули ему его коробку-домик.

Как-то один из студентов, работавших в лаборатории, принес торт (у него был день рождения) и угостил всех, включая и наших пернатых питомцев. Алекс одобрительно прокомментировал: «Yummy bread» (‘вкусный хлеб’). Он до этого знал слово «yummy» (‘вкусный’), но вся фраза была его собственным изобретением.

Когда август подошел к концу, строители спилили дерево, на которое открывался вид из холла (Алекс периодически просил экскурсию туда), и мой питомец больше не мог наблюдать за птицами из окна.

Еще когда я работала в Медийной лаборатории, мне приходила в голову мысль использовать Алекса для изучения зрительных иллюзий. Летом 2005 года, когда я трудилась в команде Патрика Каванаха (Patrick Cavanagh), профессора Гарварда, мы с ним претворили в жизнь эту идею. Человеческий мозг «играет» с нами, показывает нам много фокусов: порой мы видим вещи не такими, как они есть. Мы с Патриком хотели поставить перед Алексом следующую задачу – получить ответ на простой и одновременно глубокий вопрос: видит ли он мир так же, как и мы? Мы имели в виду: воспринимает ли его мозг оптические иллюзии сходным с нами образом?

Я предполагала, что это откроет новую страницу в наших исследованиях и в моем научном путешествии с Алексом мы выйдем за пределы присвоения названий предметам, категориям или же числам. Мозг птицы и мозг человека пошли по разным эволюционным путям более 280 миллионов лет назад. Означает ли это, что мозг птицы и мозг млекопитающего, различающиеся структурно, и функционируют тоже по-разному?

До выхода в свет в 2005 году перевернувшей привычные представления книги Эрика Джарвиса (Eric Jarvis; в соавторстве с многочисленными коллегами) на этот вопрос уверенно отвечали: да, мозг млекопитающего и мозг птицы функционируют по-разному! Посмотрите на мозг млекопитающего, и вы будете поражены многочисленными извилинами его мощной коры! Ученые отмечали, что мозг птицы не имеет такой коры, в результате чего когнитивные способности птиц крайне ограничены. Именно с таким аргументом я постоянно сталкивалась на протяжении моей тридцатилетней работы с Алексом. Считалось, что Алекс не может обладать такими способностями, как присвоение названий предметам и категориям, понимание понятий «больше» и «меньше», «сходный» и «разный». И всё потому, что у него птичьи мозги. Но конечно же Алекс обладал такими возможностями и демонстрировал их. Я знала, что он доказывал глубокую истину: мозг может отличаться внешне, выглядеть по-разному, есть некий спектр способностей, который определяется анатомическим строением, но мозг и интеллект универсально присущи живому – способности могут немного различаться, но основные «строительные блоки» одинаковы.