Алекс и я

Немногое изменилось, когда Дарвин выдвинул свою теорию о том, что мы являемся скорее продуктом эволюции, а не творением Бога. Великая Цепь Бытия, статическая классификация возникновения форм жизни, попросту трансформировалась в динамический процесс, прогрессивную эволюцию. Простейшие формы жизни трансформировались в более сложные, приводя к появлению человека – венца творения, конечного продукта эволюции. (Дарвин не формулировал это подобным образом, но антропоцентристы не видели проблемы в том, чтобы интерпретировать его теорию подобным образом.) Все другие живые существа были предназначены для использования человеком. Мы по-прежнему отличались и были выше по развитию, чем они, несмотря на то, что также были связаны с природой – благодаря эволюционной наследственности. Или, по крайней мере, такого мнения придерживались ученые. Имя тебе Тщеславие, Homo sapiens.

Признание того факта, что Homo sapiens связан с остальной природой благодаря эволюции, травмировало человеческую душу. Убеждение, что интеллект и в особенности способность пользоваться языком присущи исключительно человеку, стала своего рода «спасательным кругом» для нашей ущемленной гордости. Это позволяло нам главенствовать над другими существами. Томас Генри Гекели (Thomas Henry Huxley), ярый защитник теории Чарльза Дарвина, в 1872 году в своей книге «Место человека в природе» (Mans place in Nature) отмечал: «Нет человека более убежденного, чем я, в глубине той пропасти, которая существует… между человеком и животными, ведь лишь человеку доступен драгоценный дар – связная и разумная речь…человека этот дар возвышает – он стоит на вершине, он намного выше тех скромных существ, которые находятся внизу».

Это чувство высокомерия не слишком изменилось по прошествии века. Норман Малкольм (Norman Malcolm) в 1973 году в своем президентском послании Американской философской ассоциации выразил важную мысль: «Взаимосвязь между языком и мыслью, должно быть, <…> столь крепка, что совершенно бессмысленно предполагать, что у людей не может быть мыслей, а у животных могут быть мысли». Малкольм выдвинул эту идею буквально за год до того, как я приступила к работе над «Проектом Алекс», и после того, как чета Гарднеров издала первую книгу о шимпанзе Уошо. Однако тезис был простым: язык необходим для мышления, животные не обладают способностями к языку, поэтому они не мыслят. Эта идея была также основополагающей для бихевиористов. Это научное направление зародилось в 1920-х годах и по-прежнему занимало сильные позиции в то время, как я начала работать над «Проектом Алекс». Животные – автоматы, они бездумно отвечают на стимулы, считали бихевиористы. Такую же модель понимания животных предложил Рене Декарт три с половиной века назад.

Неудивительно, что такие страсти кипели на конференции, посвященной феномену «Умного Ганса», о которой я уже писала. Люди, работающие с приматами и дельфинами, ставили под сомнение столь дорогую человеку идею о собственной уникальности. Суть методологических подходов к исследованию усвоения языка приматами необходимо было обнародовать. Но основной посыл, лежавший в основе конференции, – защитить идею превосходства человека. Эта мысль никогда ранее по-настоящему не подвергалась сомнению.

Тем не менее идея человеческой уникальности была атакована в 1980 году и начала рассыпаться как карточный домик. Ранее мы полагали, что только человек использует орудия. Это оказалось неверным. Приматолог Джейн Гудолл (Jane Goodall) обнаружила, что шимпанзе, которых она изучала в природе, также используют палочки и листья в качестве орудий. Хорошо, но только человек умеет создавать орудия! И снова нет – как позднее показала Гудолл и многократно подтвердили другие исследователи. Следующая идея – лишь человек обладает способностью к языку. Это верно, однако было обнаружено, что некоторые млекопитающие могут усваивать элементы человеческого языка. Каждый раз животные демонстрировали то, чего от них не ожидали, – делали то, что считалось прерогативой человека. Защитники доктрины «уникальности человека» постепенно сдавали свои позиции.

По мере того как позиции сторонников этой доктрины ослабевали, высказывалась мысль, что эволюционные корни когнитивных способностей могут быть найдены и у животных, но только лишь у млекопитающих с большим размером мозга, особенно у человекообразных обезьян[9]. Однако Алекс, демонстрируя свои умения, показал нам, что и это неверно. Существо, не только не являющееся приматом, но вообще не относящееся к млекопитающим, которое к тому же имеет мозг размером с грецкий орех, оказалось способным обучиться начаткам коммуникации с человеком. Оно может это сделать по меньшей мере на том же уровне, что и шимпанзе. Этот новый канал коммуникации послужил нам окном в мир психики Алекса, приоткрыв для меня и других людей его способность к сложному процессу обработки информации – мышлению. Об этом я писала в предыдущих главах.