Александр Блок в воспоминаниях современиков

ные и светлые звуки прежнего певца «Прекрасной

Дамы». <...>

Осенью 1910 года я написал Блоку приветливое пись­

мо, с предложением ликвидировать наш раздор. Он ра­

достно отозвался. 23 ноября 1910 года он писал мне:

«Твое письмо очень радостно мне. Да, надо и будем гово­

рить... Я был бы рад видеть тебя скорее».

Но прежней дружбе не суждено было воскреснуть. Мы

продолжали смотреть в разные стороны. Встречи наши

были ласковы, дружелюбны, но внешни. Вместо первона­

чальной любви, последовавшей вражды, наступила благо­

склонная отчужденность.

124

11

В апреле 1911 года я навестил Блока в Петербурге.

Его не было дома. Я сел подождать в кабинете и вникал

в стиль его комнаты. Все было очень просто, аккуратно

и чисто. Никакого style moderne, ничего изысканного.

Небольшой шкап с книгами, на первом месте — много­

томная «История России» Соловьева.

Пришел Блок. Из передней я услыхал его обрадован­

ный голос: «Ах! пришел!»

Очень он был нежен. Вся семья — Любовь Дмитриев­

на, мать Блока Александра Андреевна и вотчим его,

полковник Франц Феликсович К у б л и ц к и й , — встретили

меня как воскресшего из мертвых. Не могу не помянуть

добрым словом ныне уже покойного Кублицкого. Худой,

поджарый, высокий, с черными усами и кроткими черны­

ми глазами, мягкий, деликатный и в то же время убеж­

денный военный, бравый, смелый, обожаемый солдатами.

В 1915 году он командовал но южногалицийском фронте

и вернулся в Петербург в шинели, забрызганной кровью.

При этом он всегда болел туберкулезом легких и кашлял.

Мы условились с Блоком, что я приеду летом в Шах-

матово. Не веселый это был приезд. Блок жил с матерью

в большом доме. Любовь Дмитриевна была где-то далеко

на гастролях. Незадолго перед тем Блок получил наслед­

ство от отца, профессора Блока, умершего в Варшаве, и

перестроил большой шахматовский дом. Появились но­

вые, комфортабельные верхние комнаты, и здесь все было

чисто, аккуратно, деловито. Блок сам любил работать

топором: он был очень силен.

«Хорошо, что ты п р и е х а л , — встретила меня Александ­

ра А н д р е е в н а . — Саша страшно скучает. Сегодня мы гово­

рили: хоть бы страховой агент приехал!»

В заново отделанном доме нависала тоска. Чувство­

вался конец старой жизни, ничего от прежнего уюта.

Блок предавался онегинскому сплину, говорил, что Пуш­

кина всю жизнь «рвало от скуки», что Пушкин ему осо­

бенно близок своей мрачной хандрой.

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе? 29

На столе у Блока лежали корректурные листы чет­

вертого сборника стихов 30, он давал мне их на утренние

прогулки. Здесь были «Итальянские стихи», написанные

Блоком во время поездки в Италию, год назад, летом 31.

125

Путешествие по Италии имело для Блока большое

значение. Уже в его ранних стихах было много от италь­

янских прерафаэлитов: и золото, и лазурь Беато Анже-

лико, и «белый конь, как цвет вишневый» 32, как на

фреске Беноццо Гоццоли во дворце Риккарди, и что-то

от влажности Боттичелли. И действительно, в Умбрии в

нем ожили напевы стихов о Прекрасной Даме.

С детских лет — видения и грезы,

Умбрии ласкающая мгла.

На оградах вспыхивают розы,

Тонкие поют колокола.

Особенно тонко почувствовал он Равенну, где «тень

Данта с профилем орлиным» пела ему о «новой жизни».

В стихотворении «Успение» он воспроизвел всю прелесть

треченто: 33

А выше по крутым оврагам

Поет ручей, цветет миндаль,

И над открытым саркофагом

Могильный ангел смотрит вдаль!

Здесь вновь дыхание миндальных цветов, как в юно­

шеском подражании Экклесиасту:

Миндаль цветет на дне долины,

И влажным зноем дышит степь 34.

Но в некоторых из итальянских стихов меня неприят­

но поразили мотивы «Гавриилиады» 35. Когда я сказал

об этом Блоку, он мрачно ответил: «Так и надо. Если б

я не написал «Незнакомку» и «Балаганчик», не было бы

написано и «Куликово поле».

За обедом мы говорили о моей предстоящей поездке в

Италию. Был серый, сырой день, белый туман окутывал

болота. «Поезжай в У м б р и ю , — сказал Б л о к . — Погода

там обыкновенно вот как здесь теперь».

На стене висела фотография Моны Лизы. Блок ука­

зывал мне на фон Леонардо, на эти скалистые дали, и

говорил: «Все это — она, это просвечивает сквозь ее

лицо». Но в общем разговор не клеился. Мы больше шу­

тили. Я уехал из Шахматова очень скоро и больше не

видал его.

Летом 1912 года, когда в моей жизни произошел весь­

ма радостный для меня перелом 36, я, вспомнив старое,

написал Блоку интимное письмо, напоминавшее нашу

прежнюю переписку. Он отвечал мне с большим чувст­

вом, но это было его последнее письмо ко мне 37.

126

Мы виделись еще несколько раз в Петербурге. Раз он

увез меня к себе пить чай после моего доклада в Рели­

гиозно-философском обществе. Он жил тогда вместе с

матерью и отчимом Кублицким 38, который был генера­

лом и занимал прекрасную квартиру на Офицерской, так

непохожую на бедную и темную квартиру казарм Гре­

надерского полка, где протекала юность Блока и первые

годы его брачной жизни. Оба мы были тогда всецело

поглощены войной и Галицийский фронтом.

Грусть — ее застилает отравленный пар

С галицийских кровавых полей...

Было то в темных Карпатах,

Было в Богемии дальней... 39