Александр Блок в воспоминаниях современиков

век, и я-то часто совершенно не знала, чему я «равна»,

тем более — чему равна «жена поэта» в пресловутом урав­

нении. Часто бывают, что нулю. И так как я переставала

существовать как «функция», я уходила с головой в свое

«человеческое» существование.

Упоительные дни, когда идешь по полуразвалившимся

деревянным мосткам провинциального городка, вдоль за­

бора, за которым в ярком голубом небе уже набухают

почки яблонь, залитые ясным солнцем, под оглушитель­

ное чириканье воробьев, встречающих с не меньшим вос­

торгом, чем я, эту весну, эти потоки, и солнце, и <шум>

быстрых вод тающего, чистого не по-городскому снега.

Освобождение от сумрачного Петербурга, освобождение

от его трудностей, от дней, полных неизбывным проби-

ранием сквозь путы. Легко дышать, и не знаешь, бьется

ли твое сердце как угорелое или вовсе замерло. Свобода,

весенний ветер и солнце...

135

Такие и подобные дни — маяки моей жизни; когда

оглядываюсь назад, они заставляют меня мириться со

многим мрачным, жестоким и «несправедливым», что уго­

товала мне жизнь.

Если бы не было этой сжигающей весны 1908 года 6,

не было других моих театральных сезонов, не было в

жизни этих и других осколков своеволья и само­

утверждения, не показалась ли бы я и вам, читатель, и

себе — жалкой, угнетенной, выдержал ли бы даже мой

несокрушимый оптимизм? Смирись я перед своей судь­

бой, сложи руки, какой беспомощной развалиной была

бы я к началу революции! Где нашла бы я силы встать

рядом с Блоком в ту минуту, когда ему так нужна ока­

залась жизненная опора?

Но какое дело до меня читателю? С теми же подня­

тыми недоуменно бровями, которыми всю жизнь встреча-

пи меня, не «функцию», все «образованные люди» («Же­

на Блока — и вдруг играет в Оренбурге?!»), встретил бы

и всякий читатель все, что я хотела бы рассказать о сво­

ей жизни. Моя жизнь не нужна, о ней меня не спраши­

вают! Нужна жизнь жены поэта, «функции» (умоляю

корректора сделать опечатку: фикции!), которая, повто­

ряю, прекрасно известна читателю. Кроме того, читатель

прекрасно знает и что такое Блок. Рассказать ему друго­

го Блока, рассказать Блока, каким он был в жизни? Во-

первых, никто не поверит; во-вторых, все будут прежде

всего недовольны: нельзя нарушать установившихся ка­

нонов.

И я хотела попробовать избрать путь, даже как будто

подсказанный самим Блоком: «свято лгать о про­

шлом»... 7 («Я знаю, не вспомнишь ты, светлая, зла...» 8)

Комфортабельный путь. Комфортабельно чувствовать се­

бя великодушной и всепрощающей. Слишком комфорта­

бельно. И вовсе не по-блоковски. Это было бы вконец

предать его собственное отношение к жизни и к себе, а

по мне — и к правде. Или же нужно подняться на такой

предел отрешенности и святости, которых человек может

достигнуть лишь в предсмертный свой час или в анало­

гичной ему подвижнической схиме. Может быть, иногда

Блок и подымал меня на такую высоту в своих просвет­

ленных строках. Может быть, даже и ждал такой меня в

жизни, в минуты веры и душевной освобожденности. Мо­

жет быть, и во мне были возможности такого пути. Но

136

я вступила на другой— мужественный, фаустовский. На

этом пути если чему я и выучилась у Блока, то это беспо­

щадности в правде. Эту беспощадность в правде я считаю,

как он, лучшим даром, который я могу нести своим

друзьям. Этой же беспощадности хочу и для себя. Иначе

я написать и не смогу, да и не хочу, и не для чего.

Но, дорогой читатель, не в ваших интересах знать,

кто пишет и как он берет жизнь? Это необходимо в целях

«критических», необходимо, чтобы оценить удельный вес

рассказов пишущего. Может быть, мы и согласуем наши

интересы? Дайте мне поговорить и о с е б е , — так вы по­

лучите возможность оценить мою повествовательную до­

стоверность.

И еще вот что: я не буду притворяться и скромни­

чать. В сущности, ведь всякий берущийся за перо тем

самым говорит, что он считает себя, свои мысли и чувст­

ва интересными и значительными. Жизнь меня постави­

ла, начиная с двадцатилетнего возраста, на второй план,

и я этот второй план охотно и отчетливо приняла почти

на двадцать лет. Потом, предоставленная сама себе, я

постепенно привыкла к самостоятельной мысли, то есть

вернулась к ранней моей молодости, когда с таким жаром

искала своих путей и в мысли и в искусстве. Теперь ме­

жду мной и моей юностью нет разрыва, теперь вот тут,

за письменным столом, читает и пишет все та же, вер­

нувшаяся из долгих странствий, но не забывшая, не по­

терявшая огня, вынесенного из отчего дома, умудренная

жизнью, состарившаяся, но все та же Л. Д. М., что в

юношеских тетрадях Блока. Эта встреча с собой на скло­

не лет — сладкая отрада. И я люблю себя за эту найден­

ную молодую душу, и эта любовь будет сквозить во всем,

что пишу.

Да, я себя очень высоко ц е н ю , — с этим читателю при­

дется примириться, если он хочет дочитать до конца;

иначе лучше будет бросить сразу. Я люблю себя, я себе

нравлюсь, я верю своему уму и своему вкусу. Только в

своем обществе я нахожу собеседника, который с долж­

ным (с моей точки зрения) увлечением следует за мной

по всем извивам, которые находит моя мысль, восхища­

ется теми неожиданностями, которые восхищают и ме­