редать, которое я ощутил тогда, как ощущаю теперь, ибо
нет моей большей близости внутренней к Вашим помыс
лам, чем величайшая моя отдаленность от Вас вовне.
Жизнь продолжалась в тех же рамках. Я усилен
но училась у Читау, которая была не только очень до
вольна мной, но уже строила планы о том, как подгото
вить меня к дебюту в Александринский театр на свое
прежнее амплуа — молодых бытовых. Уже этой весной
Мария Михайловна показала меня некоторым своим быв
шим товарищам (был М. И. Писарев, это помню) в от
рывках из гоголевской «Женитьбы». Блок на спектакле
был, я послала ему билет с запиской: «Первой идет на
спектакле «Женитьба», в которой я играю; если хотите
меня видеть, то приходите вовремя, потому что «во вре
мя действия покорнейше просят не входить в зал».
В «Женитьбе» я и впоследствии играла с большим
успехом, но — вот тут, вероятно, одна из моих основных
жизненных ошибок — амплуа бытовых меня не удовлет
воряло. <...> Если бы я послушалась Марию Михайловну
и пошла указанным ею путем, меня ждал бы вер
ный успех на пути молодых б ы т о в ы х , — тут все меня
единогласно всегда и очень признавали. Но этот путь
меня не прельщал, и осенью я к Читау не вернулась, была
без увлекающего дела — и жизнь распорядилась мной
по-своему.
166
Лето в Боблове я провела отчужденно от Блока, хотя
он и бывал у нас. Я играла в спектакле в большом сосед
нем селе Рогачеве (Наташа в «Трудовом хлебе» Остров
ского); Блок ездил меня смотреть. Потом надолго уезжа
ла к кузинам Менделеевым в их новое именье Рыньково,
около Можайска. Там я надеялась встретить их двоюрод
ного брата, актера, очень красивого и сильно интересо
вавшего меня по рассказам. Но судьба и тут или берегла
меня, или издевалась надо мной: вместо него приеха
ла его сестра с женихом. Со зла я флиртовала с товари
щами Миши Менделеева, мальчиками-реалистами, как и
в Боблове с двоюродными братьями — Смирновыми, тоже
гимназистами, которые все поочередно влюблялись в меня
и в мою сестру. Но что это за флирты! Можно было ско
рее меня принять за пятнадцатилетнюю девчонку! Да, чи
татель, когда Вы читаете у Блока о «невинности» царев
ны 40 и тому подобном, вы смело можете принимать это
за чистую монету!
Я рвалась в сторону, рвалась от прошлого; Блок был
неизменно тут, и все его поведение показывало, что он
ничего не считает ни потерянным, ни изменившимся. Он
по-прежнему бывал у нас; вот следы выполненного пору
чения:
Петербургская сторона
Гренадерские казармы, кв. 7
Многоуважаемая Любовь Дмитриевна.
Сегодня я видел в Университете Александра Павлови
ча Ленца. Его сестра сегодня же была на курсах, а брат
поступил на математическое отделение в Университет«
Живут они там же, где в прошлом году (Николаев
ская, 84). Извините, что сообщаю Вам это не лично, а
письменно, не имел времени зайти раньше завтрашнего
дня, а так — скорее.
Пожалуйста, кланяйтесь от меня Вашей маме.
Преданный Вам
Но объяснения все не было и не было. Это меня
злило, я досадовала: пусть мне будет хоть интересно, если
уж теперь и не затронуло бы глубоко. От всякого чув
ства к Блоку я была в ту осень свободна.
Подходило 7-е ноября, день нашего курсового вечера
в Дворянском собрании. И мне вдруг стало ясно: объяс-
167
нение будет в этот вечер. Не волнение, а любопытство и
нетерпение меня одолевали.
Дальше все было очень странно, если не допускать ка
кого-то предопределения и моей абсолютной несвободы в
поступках. Я действовала совершенно точно и знала, что
и как будет.
Я была на вечере с моими курсовыми подругами —
Шурой Никитиной и Верой Макоцковой. На мне было
мое парижское суконное голубое платье. Мы сидели на
хорах в последних рядах, на уже сбитых в беспорядке
стульях, невдалеке от винтовой лестницы, ведущей вниз
влево от входа, если стоять лицом к эстраде. Я поверну
лась к этой лестнице, смотрела неотступно и знала: сей
час покажется на ней Блок.
Блок подымался, ища меня глазами, и прямо подошел
к нашей группе. Потом он говорил, что, придя в Дворян
ское собрание, сразу же направился сюда, хотя прежде
на хорах я и мои подруги никогда не бывали. Дальше я
уже не сопротивлялась судьбе; по лицу Блока я виде
ла, что сегодня все решится, и затуманило меня какое-то
странное чувство: что меня уже больше не спрашивают
ни о чем, пойдет все само, вне моей воли, помимо моей
воли.
Вечер проводили как всегда, только фразы, которыми
мы обменивались с Блоком, были какие-то в полтона, не
то как несущественное, не то как у уже договорившихся
людей. Так, часа в два он спросил, не устала ли я и не
хочу ли идти домой. Я сейчас же согласилась. Когда я
надевала свою красную ротонду, меня била лихорадка,
как перед всяким надвигающимся событием. Блок был
взволнован не менее меня.
Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли
вправо по Итальянской, к Моховой, к Литейной — нашим
местам. Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались
снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чис
тый. Блок начал говорить. Как начал — не помню, но
когда мы подходили к Фонтанке, к Семеновскому мосту,