Александр Блок в воспоминаниях современиков

он говорил, что любит, что его судьба — в моем ответе.

Помню, я отвечала, что теперь уже поздно об этом гово­

рить, что я уже не люблю, что долго ждала его слов и что

если и прощу его молчание, вряд ли это чему-нибудь по­

может. Блок продолжал говорить как-то мимо моего ответа,

и я его слушала. Я отдавалась привычному вниманию,

привычной вере в его слова. Он говорил, что для

168

него вопрос жизни в том, как я приму его слова, и еще

долго, долго. Это не запомнилось, но письма, дневники

того времени говорят тем же языком. Помню, что я

в душе не оттаивала, но действовала как-то помимо воли

этой минуты, каким-то нашим прошлым, несколько авто­

матически. В каких словах я приняла его любовь,

что сказала — не помню, но только Блок вынул из кар­

мана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если б

не мой ответ, утром его уже не было бы в живых. Этот

листок я скомкала, и он хранится весь пожелтевший, со

следами снега.

Мой адрес: Петербургская сторона, Казармы

Л. Гв. Гренадерского полка, кв. полковника Кублиц-

кого, № 13.

7 ноября 1902 года

Город Петербург.

В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее

вполне «отвлеченны» и ничего общего с «человеческими»

отношениями не имеют. Верую во Единую Святую Собор­

ную и Апостольскую Церковь. Чаю Воскресения мертвых.

И Жизни Будущего Века. Аминь.

Поэт Александр Блок, 41.

Потом он отвозил меня домой на санях. Блок скло­

нялся ко мне и что-то спрашивал. Литературно, зная, что

так вычитала где-то в романе, я повернулась к нему и

приблизила губы к его губам. Тут было пустое мое лю­

бопытство, но морозные поцелуи, ничему не научив, ско­

вали наши жизни.

Думаете, началось счастье? Началась сумбурная пу­

таница. Слои подлинных чувств, подлинного упоения

молодостью — для меня, и слои недоговоренностей — и

его и моих, чужие в м е ш а т е л ь с т в а , — словом, плацдарм,

насквозь минированный подземными ходами, таящими в

себе грядущие катастрофы.

Мы условились встретиться 9-го в Казанском соборе,

но я обещала написать непременно 8-го. Проснувшись на

другое утро, я еще вполне владела собой, еще не подда­

лась надвигавшемуся «пожару чувств», и первое мое

смешливое побуждение было — пойти рассказать Шуре

Никитиной о том, что было вчера. Она иногда работала

169

за отца корректором в газете «Петербургский листок».

Я подождала ее выхода, провожала домой и со смехом

рассказывала: «Знаешь, чем кончился вечер? Я целова­

лась с Блоком!..»

Отправленная мной записочка совершенно пуста и

ф а л ь ш и в а , — уже потому, что никогда в жизни не назы­

вала я Блока, как в семье, «Сашурой» 42.

Но на этом мои конфиденции Шуре Никитиной и

прекратились, потому что 9-го я расставалась с Блоком

завороженная, взбудораженная, покоренная. Из Казан­

ского собора мы пошли в Исаакиевский. Исаакиевский

собор, громадный, высокий и пустой, тонул во мраке

зимнего вечера. Кой-где, на далеких расстояниях, горели

перед образами лампады или свечи. Мы так затерялись

на боковой угловой скамье, в полном мраке, что были бо­

лее отделены от мира, чем где-нибудь. Ни сторожей, ни

молящихся. Мне не трудно было отдаться волнению

и «жару» этой «встречи» 43, а неведомая тайна долгих

поцелуев стремительно пробуждала к жизни, подчиняла,

превращала властно гордую девичью независимость в

рабскую женскую покорность.

Вся обстановка, все слова — это были обстановка и

слова наших прошлогодних встреч; мир, живший тогда

только в словах, теперь воплощался. Как и для Блока,

вся реальность была мне преображенной, таинственной,

запевающей, полной значительности. Воздух, окружав­

ший нас, звенел теми ритмами, теми тонкими напевами,

которые Блок потом улавливал и заключал в стихи. Если

и раньше я научилась понимать его, жить его мыслью,

тут прибавилось еще то «десятое чувство», которым влюб­

ленная женщина понимает любимого.

Чехов смеется над «Душенькой». Разве это смешно?

Разве это не одно из чудес природы — эта способность

женской души так точно, как по камертону, находить но­

вый лад? Если хотите, в этом есть доля трагичности, по­

тому что иногда слишком легко и охотно теряют свое, от­

ступают, забывают свою индивидуальность. Я говорю это

о себе. Как взапуски, как на пари, я стала бежать от все­

го своего и стремилась тщательно ассимилироваться с то­

ном семьи Блока, который он любил. Даже почтовую

бумагу переменила, даже почерк. Но это потом. Пока под­

жидало меня следующее.

На другой день мы опять встретились у Исаакиевско­

го собора, но лишь мимолетно. Блок сказал, что пришел

170

только предупредить меня, чтобы я не волновалась, что

ему запрещено выходить, надо даже лежать, у него жар.

Он только умолял меня не беспокоиться, но ничего боль­

ше сказать не мог. Мы условились писать друг другу

каждый день, он ко мне — на Курсы. <...>

<6>

Конечно, не муж и не жена. О, господи! Какой

оп муж и какая уж это была жена! В этом отношении и

был прав А. Белый, который разрывался от отчаяния, на­

ходя в наших отношениях с Сашей «ложь». Но он оши­

бался, думая, что и я и Саша упорствуем в своем «бра­

ке» из приличия, из трусости и невесть еще из чего.