Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

рой открывалась квартира полковника Кублицкого-

Пиоттух, мужа Александры Андреевны, матери Блока, и в

этой квартире — две незабвенных комнаты, где жил Блок.

Я их помню наизусть.

Первая — длинная, узкая, со старинным диваном, на

котором отдыхал когда-то Достоевский, белая, с высоким

327

окном; аккуратный письменный стол низкая полка

с книгами, на ней всегда гиацинт. На стене большая

голова Исадоры Дункан, Монна Лиза и Мадонна Несте­

рова. Ощущение чистоты и молитвенности, как в церкви.

Так нигде ни у кого не было, как в этой первой ком­

нате Блока. Вторую я не любил — большая, с мягкой

мебелью, обыкновенная.

Навстречу выходил Блок, в длинной рабочей куртке

с большим белым воротником, совсем не студент, а флорен­

тинец раннего Ренессанса, и его Прекрасная Дама, тоже,

как со старинной картины, в венецианских волосах.

Потом переходили в гостиную и столовую. Приходили

Андрей Белый и Евгений Иванов, Татьяна Гиппиус. За

чаем начиналась беседа, читались стихи. О чем говорили?

Некоторые темы помню: о синтезе искусств, о пути

«a realibus ad realiora» * — по позднейшему термину Вя­

чеслава Иванова. Я участвовал и понимал, поскольку

беседа была общей, поскольку говорили и Евгений

Иванов, и Александра Андреевна. Но вдруг Белый и Блок

уходили в туман и, уставившись друг на друга, подолгу

говорили о чем-то своем, словами обыкновенными, но

уже ассоциированными с особыми, им одним понятными

переживаниями. Рождался мир образов, предчувствий,

намеков, соответствий — та музыка слов, откуда вышли

и «Симфонии» и все метаморфозы Прекрасной Дамы.

Потом опять шли в белую келью и поздно расходились.

Чудесно было бежать далеко домой по ночному городу

с горячей головой.

Блок и тогда был чутким критиком. Я уверен, что он

никогда и никого не оттолкнул из осаждавших его бес­

численных начинающих поэтов. Я писал тогда еще совер­

шенно дрянные детские стихи и никому, кроме Блока, и

нигде, кроме как у него, их не читал. И такого прямого

и нежного толчка к развитию и творчеству, как от косно­

язычных реплик Блока, я никогда и позднее не имел,

даже от самых признанных критиков — от них всего

менее. И чрезвычайно тонко вселил он в меня благотвор­

ный скепсис к редакциям и уверенность в важности

своего личного пути для каждого, когда я стал посылать

стихи в редакции и их решительно нигде не брали

в печать. Сам Блок уже напечатал свои стихи в «Новом

пути». Помню, как я бегал в Публичную библиотеку

* От реального к реальнейшему ( лат. ) .

328

читать лиловые книжки. Помню, как в университете

Блок торжественно мне передал первую свою книжку

с ласковой надписью — «грифовское» издание с готи­

ческим рисунком на обложке, который я тут же опроте­

стовал, как ложь и несоответствие. Для литературного

университета книжка была праздником. Молодежь дога­

далась о ее значении раньше, чем критика. Я упорно мно­

гого не понимал и требовал объяснений непонятных мест,

совсем как знаменитые критики того времени. Блок

ничего объяснить не мог и только улыбался своей безмя­

тежной и каменной улыбкой греческой статуи.

Для него тогда был первый трудный период. К выхо­

ду книги уже определился раскол в его центральном об­

разе, и небесные черты Девы, встреченной в храме, уже

болезненно искажались, подготовляя образ Незнакомки.

Райская чистота первых видений уже столкнулась с ми­

ром фабричных перекрестков. Поставленные в первой

книге теза и антитеза расширялись и раздирали поверх­

ностный синтез последнего стихотворения книги 8. Все

юношеские муки мысли, ставшие известными только те­

перь, по недавно обнародованным стихам периода до Пре­

красной Дамы, обнажались под первыми проблесками уже

шедшей революции. Блок Прекрасной Дамы уже тогда

спорил с Блоком «Двенадцати». И этот внутренний спор

приходилось выдерживать ему и вести одному, потому что

литературное болото «Нового пути» и немного позднее —

«сред» Вячеслава Иванова старалось закрепить, зафикси­

ровать, сделать стилем Блока только тезы, Блока мистики

деревенской церкви. В обоих лагерях критики, как шипя­

щей, так и кадившей, не было ни одного голоса, который

оценил бы и двинул Блока антитезы, Блока фабричных

перекрестков. Теперь это может быть ясно в с е м , — тогда

это никому не было видно, и если Блок пришел к «Две­

надцати» — в этом его личный подвиг, в этом его вели­

чайшая победа над мещанской средой, засасывавшей то­

гда его первоцвет так же, как теперь засасывается его

память.

3

Тревожный, ищущий, обворожительно кроткий, встре­

тил Блок Пятый год. Помню, как Любовь Дмитриевна с

гордостью сказала мне: «Саша нес красное знамя» — в

одной из первых демонстраций рабочих 9. Помню, как

329

значительно читал он стихотворение, только что написан­

ное, где говорится о рыцаре на крыше Зимнего дворца,

склонившем свой меч 10. Бродили в нем большие замыс­

лы. Он говорил, что пишет поэму — написал только от­

рывок о кораблях, вошедший в «Нечаянную Радость» 11.

Эта зима, с черными силуэтами детей, подстреленных

9 января на деревьях Александровского сада, с казачьими

патрулями, разъезжавшими по городу, была для него

зимой большого творчества, давшего позднее «Нечаянную

Радость», основные темы которой зрели тогда. Прилив