Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

здоровая сила. Следующий период его жизни характери­

зуется героическими попытками выйти из заколдованного

круга мистического индивидуализма на широкую дорогу

большого, общественно-нужного писателя. Он дал только

забыться себе в снежных вихрях метели. Пронеслась

«Снежная маска», и тотчас же в посвистах вьюги он

услыхал стоны «Куликова поля». Он только притворился

поэтом вальсирующей интеллигенции. Быть может, на

минуту поверил своему притворству. В его столе, на ко­

тором он в одну ночь набрасывал симфонию «Снежной

маски», тотчас изданной «Орами» Вяч. Иванова с рисун­

ком Бакста, таились другие строки, изданные только те-

334

перь. «Снежная Маска» мгновенно выросла в «Землю в

снегу». «Лелей, пои, тан ту новь» 2 0 , — писал он тогда

же, повторяя в своих стихах завет Тютчева: «Молчи,

скрывайся и таи». В своем же заколдованном кругу умел

он видеть тогда же «гроба, наполненные гнилью», «до­

вольных сытое обличье» 21 и клялся, в эти же годы:

«Нет, не забуду никогда» 22. Но окружающая его среда,

но темное безвременье реакции не давало этому его го­

лосу силы, загоняя его вглубь, зажигая тот внутренний

пожар, в котором он и испепелился под надетой в по­

следние годы маской немоты. Внутрь и вглубь ушел под­

линный Блок, и надменным денди, не допускающим мыс­

ли о том, чт о внутри его, пошел он по кругам ада все

глубже и ниже, бесстрашно и покорно.

Этой внутренней силой питались в последующие годы

все его взрывы и вылеты за предназначенный предел. Их

было много. В лирике эти взрывы отразились приливами

гейневской иронии и злобы. Главной мукой Блока бы­

ло — к <190>8-му году — это то, чтоб нельзя было про

него сказать: «Был он только литератор модный, только

слов кощунственных творец» 23. Она продиктовала ему

гневные строки про свою «малую» судьбу — лирика ин­

теллигенции, каким его посейчас делают: «Молчите, про­

клятые книги, я вас не писал никогда» 24. Все шире от­

крывались глаза Блока на болото «Башни» и весь мисти­

ческий круг. Никто злее не говорил о литературных

друзьях, чем он: «Друг другу мы тайно враждебны, за­

вистливы, глухи, чужды» 25, «Когда напивались, то в

дружбе клялись. Болтали цинично и пряно» 26. Еще злее

говорит он о мещанском обществе, сливки которого он

уже высмеял в первых пьесах: «Ты будешь доволен со­

бой и женой, своей конституцией куцой. А вот у поэта —

всемирный запой, и мало ему конституций». Ни одна

статья из бесчисленных, появившихся после смерти Бло­

ка статей, не говорит о нем как о сатирике. А сатира —

основной тон всех лет его немоты и отчаянья. «Я задох­

н у л с я » , — говорил он матери еще тогда. «Вот моя клет­

к а » , — говорил он позже. «Песни вам нравятся! Я же,

измученный, нового жду и скучаю опять» 27. Он ненавидел

тех (и за то), кому его песни нравились. Бунт против

эстетов был первым его бунтом.

Оставленные Блоком книги его стихов — только знаки

его мучений над основными вопросами его большой ли­

тературной деятельности, которую он всячески старался

335

выявить. Потому они и д ороги, как раны распятого. Но

ни его отчаянье, ни его «мировые запои», ни его поры­

вания к юному идеалу Прекрасной Дамы, ни арфы, ни

скрипки его «Страшного мира» не будут понятны, если

не изучить большого русла, по которому он хотел идти —

и не мог. Смерчи в пустыне ложатся наносами. По их

направлению можно узнать силу и путь бури. Такими

упавшими смерчами после Блока остались: 1) его статьи,

2) его театр, 3) опыты его прозы (если они сохрани­

лись 28), 4) его поэма 29.

Я не могу усвоить данных памяти, что этот период

тянулся целых восемь лет — с 8-го по 16-й, когда я

уехал на К а в к а з , — настолько цельным и неизменным

стоит передо мной Блок этих годов. Я помню его в раз­

ных позах и жестах, но кажется, что это прошел год, а

не восемь. Где-то на Литейном, в каком-то доме пьянст­

ва, под утро, за коньяком, с Аничковым, в оцепенении,

с остекленевшими глазами. Он и в пьянстве был прекра­

сен, мудр, молчалив — весь в себе. На эстрадах каких-то

огромных белых зал, восторженно встречающих его чте­

ние все тех же стихов и посылавших ему в момент ухода

с эстрады девушку с восторженными глазами, подававшую

ему лилии и розы. У него, в его кабинетах, которые ста­

ли большими и мрачными, заставленными к н и г а м и , — но

осталась прежняя тяга к окраинам, к реке (он умер на

Пряжке). Мы оба стали уже литераторами, и беседы у

нас были литературными, на текущие темы, причем каж­

дой текущей теме Блок давал отпор. Он ненавидел вся­

кие литературные комбинации, кружки, течения, моды,

и от всего этого иронически отделывался уничтожающи­

ми фразами. Периодически вспыхивали у него ссоры и

дружбы с Вячеславом, Чулковым, Белым, Мережковским.

Он никогда не лицемерил в литературных отношениях,

и мнения свои говорил резко и прямо. На редакционных

собраниях в «Шиповнике» помню его немного среди бол­

тунов, ушедшего в себя и все время измерявшего свою

глубину лотами внешней литературной суеты... У себя,

среди друзей, когда иногда вдруг вспыхивало что-то

прежнее, молодое... Но в общем на литературной улице

он стоял памятником. Хорошие, живые минуты бывали

дома, у него, вдвоем, когда он читал новые стихи с чет­