Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

вертушек, резко исписанных, с нажимом, показывал кор­

ректуры, свои и чужие новые книги. Он был отличный

библиограф, у него был полный список стихов со всеми

336

пометками: когда написано, где напечатано. Не терпел

растрепанных листов. Нарезанная бумага лежала ровно

в столе, и аккуратно все складывалось в черные клеен­

чатые покрышки от тетрадей. Еще хороши бывали слу­

чайные встречи — над Невой, или в книжной лавке Ми-

тюрникова. Иногда опять мы долго шли вместе, в беседе,

и каменная маска с него спадала. Волосы носил он ко­

роче и только любил маленький локон из-под шапки.

Критика установит, какой из указанных выше порывов

был для Блока важнее, в какой они между собой зависи­

мости и хронологии. Я беру их глыбами, как выявления

одной и той же силы, таившейся в нем. И теперь же ука­

жу на два факта из его бедной внешними событиями жиз­

ни, имевших огромное влияние на углубление его пи­

сательского самосознания. Это — смерть, тотчас после рож­

дения, его ребенка и смерть его отца. Обе эти личные по­

тери — желанного ребенка, который жил несколько ча­

сов 30, отца, которого он всю жизнь не видел 31, пережи­

ты им были как тяжелые правонарушения космического

порядка, усилив общее сознание неблагополучия мира,

обострив его одиночество, из которого он искал выхода,

и озлив его порывы на волю из клетки.

Первым по времени его порывом были его статьи в

«Золотом руне». Публицист в нем жил крепко. Студенче­

ской его работой было исследование о Болотове. Страни­

цы «Золотого руна» были первые, на которых он мог про­

думать свои мысли. Он не смутился тем, что его голос

прозвучал из цитадели купеческого эстетизма. Начал он

свою работу в «Золотом руне» с теоретической статьи

«Слова и краски» (если память не искажает названия, но

смысл тот), в которой цитировал мои стихи 32. Помню, с

лукавой и доброй улыбкой показал он мне этот номер. Но

не об эстетике хотел он говорить. Он обложился зелеными

книжками «Знания», презираемого у эстетов, внимательно

перечел всю беллетристику реалистов и дал ряд очерков

о Горьком и других 33. Это был прямой шаг на волю из

узкого круга эстетизма, который его душил. Внутри кру­

га статьи были встречены с враждебным недоумением.

Вне круга они не получили эха, потому что «Золотое

руно» не доходило до широкого читателя. Круг был на­

столько узок, что, помню, когда я мог поехать к Льву

Толстому, мне вбивалось в голову, что это неприлично.

Печататься можно было только в «Орах», «Грифе»,

337

«Скорпионе». С трудом принимался «Шиповник». И вот в

этом воздухе прозвучал вдруг отчетливый, всем напере­

кор, голос Блока о реалистической литературе. Этот голос

заглох, и статьи сыграли значение только для Блока, как

проверка самого себя.

Опять его энергия ушла вглубь. Стала нарастать тема

«Руси», которая впоследствии дошла до «Скифов». Свое­

образное народничество Блока вскоре выразилось в его

переписке с Клюевым. Одной из своих знакомых он писал

в то время: «Сестра моя, Христос среди нас. Это — Нико­

лай Клюев» 34. Мессианство в России, высокая предна­

значенность ее народа и жажда найти и утвердить свою

личную близость с народной стихией — вот дорога, на ко­

торую выходил Блок из эстетики.

Мы часто говорили с ним об Александре Добролюбове,

«ушедшем в народ». Он любил Ивана Коневского. И при

редких приходах в город Леонида Семенова, тоже ушед­

шего в деревню, он всегда с ним виделся. Его взволновал

Пимен Карпов 35. В Клюева он крепко поверил. Благода­

ря тому, что Клюев целиком использовал Блока в ранних

своих стихах, он казался Блоку родным. Блока не могло

не радовать, что его слово пустило корни в народ, вопло­

щением которого казался и показывал себя Клюев. В этих

настроениях подошел Блок к первому своему опыту боль­

шого театра — «Песне Судьбы».

Все, о чем я сейчас пишу, и статьи, и пьесы, и поэма,

давались Блоку с большим трудом. Работать он умел и

любил. Знал высшее счастье свободного и совершенного

творчества. «Снежная маска», «Двенадцать» и многие

циклы писал он в одну ночь 36. Но на пьесы и поэму он

тратил огромные силы.

Но не было и не могло быть тогда театра, который дал

бы ему возможность развиться в драматурга. «Песню

Судьбы» Блок непременно хотел ставить в Художествен­

ном. В результате долгих переговоров постановка все-

таки не состоялась. (То же повторилось через несколько

лет с «Розой и Крестом».) Эта неудача была тяжелым

ударом для Блока. Неудача на премьере не испугала бы

его. Но невозможность постановки подрывала его драма­

тургию. Круг был заколдован. Опять разбивалось на му­

чительные строфы возлелеянное им сокровище, и боль­

шие замыслы дробились на лирические циклы.

Театральные техники могут сколько угодно рассуж­

дать о несовершенстве пьес Блока. Но то, что он видел на

338

сцене только «Балаганчик» и, кажется, «Незнакомку», ле­

жит клеймом позора на его эпохе, па ее культуре. Блок

мог создать театр. Помню, с какой любовью перевел он

«Действо о Теофиле» для дризеновского Старинного

театра, как волновала его атмосфера театра. Романтиче­

ская лирика неминуемо разрешается театром. Из проти­

воречия между вечным идеалом и остро наблюдаемой ре­