Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

никали видения, происходили события и исчезали, как

бы расплывались во мраке, потому что всех действую­

щих лиц поглощал мрак, когда они уходили со сцены.

В свете лампы или люстры появлялись человеческие фи­

гуры, волновались, действовали и вдруг куда-то скрыва­

лись, и чем реальнее, чем страстнее были их речи, чем

ярче и конкретнее образы, тем страшнее казалась под­

стерегающая их тьма.

После первого представления «Жизни Человека» мы

собрались, как всегда, у Веры Викторовны. За некото­

рым исключением были те же лица, которые присутство­

вали на вечере бумажных дам. Мы собрались в честь

Мейерхольда и нашей подруги Мунт, прекрасно игравшей

жену Человека. Мейерхольд, разумеется, в конце концов

оказался центром, вокруг которого все группировались в

этот вечер. Его хвалили без конца, вспоминая различные

моменты постановки. Хвалили и Андреева. Блок был за­

метно взволнован, но больше молчал. Я видела, что он

потрясен пьесой, и мне стало неприятно. Блок и Андре­

ев в моем представлении были такими разными, такими

далекими друг другу.

Мне лично Андреев был всегда глубоко чужд, и я

тут же решила это высказать, может быть, я несколько

преувеличенно раскритиковала пьесу за истерический

мрак. Блок сделал какое-то довольно резкое замечание

по поводу моей критики. Помню, что в этот момент мы

все сидели всё на том же воспетом в «Снежной маске»

диване: Блок на одном конце, прямо, как стрела, рядом

с Волоховой, я на другом, далеко от него. По правде ска­

зать, я не обратила особенного внимания на его резкость,

441

потому что заранее знала, что он меня выругает за Анд­

реева. Я чувствовала себя очень утомленной: последние

недели мы много репетировали, играли каждый вечер.

Несмотря на удачный спектакль, на успех Мейерхольда,

который нас очень радовал, к концу вечера я как-то вы­

дохлась. На другой день совершенно неожиданно полу­

чила от Блока письмо: 37

Многоуважаемая и милая Валентина Петровна.

Пожалуйста, простите меня за то, что я говорил. Я сам

знаю, что нельзя говорить так при чужих. Хочу сказать

Вам несколько слов в объяснение, а не в оправдание

себя, так как чувствую себя виноватым. Я знаю, что

Вы не чувствуете теперь Леонида Андреева, может быть,

от усталости, может быть, оттого, что не знаете того по­

следнего отчаяния, которое сверлит его душу. Каждая

его фраза — безобразный визг, как от пилы, когда он

слабый человек, и звериный рев, когда он творец и ху­

дожник. Меня эти визги и вопли проникают всего, от

них я застываю и переселяюсь в них, так что перестаю

чувствовать живую душу, становлюсь жестоким и нена­

видящим всех, кто не с нами (потому что в эти мгнове­

ния — я с Л. Андреевым — одно, и оба мы отчаявшиеся

и отчаянные). Последнее отчаяние мне слишком близ­

ко, и оно рождает последнюю искренность, притом, мо­

жет быть, вывороченную наизнанку. Так вот, простите.

Мне хочется, чтобы Вы знали, как я отношусь к Вам.

Может быть, я в Вас бичую собственные пороки. Мне

хочется во всем как можно больше правды. Пожалуйста,

выругайте меня и простите.

Целую Вашу руку.

Искренно любящий Вас Александр Блок.

Письмо это меня удивило, тронуло, обрадовало, про­

должает радовать до сих пор. До него я не знала раз­

мера дружеских чувств Александра Александровича ко

мне. «Жизнь Человека» мы сыграли при полных сборах

десять раз, и сезон кончился. Постом часть труппы уеха­

ла с В. Ф. Коммиссаржевской гастролировать с ее ста­

рым репертуаром. Уехали Волохова и Мунт. Вера Ива­

нова отправилась играть в Тифлис. Я собиралась ехать

отдохнуть к своим, а до того еще меня пригласили к себе

в Куоккала Мейерхольды.

442

Там было тихо, зима кончилась, но было еще очень

снежно. Мы ходили на лыжах в молчаливый хвойный

лес. Мейерхольд, уставший от бурного сезона — борьбы,

успехов и провалов — был тоже молчалив. Однажды я от­

правилась в Петербург. Там меня встретили с обычным

доброжелательством, и я остановилась у Блоков, а в

Куоккала только приезжала изредка.

Блок любил ходить один по городу: «Я один, я в

толпе, я как все...». Скорбно звучат стихи этой весны.

Далекий гул, предвещавший раннюю кончину, слышит

уже поэт. Но, должно быть, для того, чтобы скрасить

поэту «минуты, мелькнувшие наяву» 38, ему была дана

веселость, которая неожиданно била освежающим клю­

чом сейчас же после мучительных дум и предчувствий.

Я уже говорила, что двойник Александра Блока не хо­

тел знать ни об ответственности, ни о страдании, ни о

неизбежном. Ему-то и было «сладко тихое незнанье о

дальних ропотах земли» 39. Он шутил без горечи, без

иронии. Александр Александрович был остроумен в эту

весну, как никогда. Мы много времени проводили вместе

с ним и Любой, и нам было неизменно весело втроем.

Откуда-то появился маленький мячик. Однажды мы за­

бавлялись им целый день — цепь веселых слов соединяла

полеты мячика. Помню, я бросала его об стену. Блок

стоял, опершись на кресло: он держал папиросу в руке,

часто подносил ее ко рту, выпускал дым с чуть-чуть

приподнятой головой и бросал вслед клубам дыма слова

неожиданно смешные. Мои ответы следовали вслед за

вылетом мяча. Таким образом, игра наших мыслей и

выражавших их слов была подчинена некоему ритму.