Менделеева. Случалось, что Александр Александрович
бывал веселым. В ту пору он изощрялся в стиле Ната
Пинкертона. Например, приглашая нас с Любовью Дмит
риевной в кинематограф на Петербургскую сторону, го
ворил: «Пойдемте через Темзу в Сити», а однажды, ког
да мы втроем шли по мосту через «Темзу» и впереди
нас оказался пьяный оборванец, едва державшийся на
ногах, Блок повернул ко мне голову и спросил с необык
новенно значительной интонацией: «Вы не находите, что
от этого джентльмена сильно пахнет виски?» В кинема
тографе Александр Александрович продолжал с нами
разговаривать в том же духе, мы смеялись и почти со
вершенно не обращали внимания на экран. Возвратились
домой очень веселые. За чаем Блок предложил мне пере
писываться и тотчас же написал письмо, которое, к со
жалению, пропало. Помню из него только несколько стро
чек; начиналось оно следующими словами: «Дорогая моя!
Сегодня приходил зет! Я ответил ему ударом кулака по
столу...» Дальше шли намеки на какие-то таинственные
события и ни с того, ни с сего фраза: «NN падает
в непрестанные обмороки». Кончалось письмо так: «Се
годня вечером я приеду за тобой на своем автомобиле,
в «Лештуков переулок» (там было совершено какое-то
преступление), и мы отправимся на мои золотые приис
ки. Постарайся обмануть тетку... Твой Александр Блок».
Передавая письмо через стол, Блок сказал: «Ответьте
мне, Валентина Петровна». Я немедленно исполнила его
просьбу и между прочим, когда дошло дело до обморока
NN, я написала
сил меня: «Разве NN — женщина?» Я удивилась тому,
что у него мужчина падает в непрестанные обмороки.
Александр Александрович чистосердечно сознался, что
он просто не думал, о ком писал. Так мы шутили весь
вечер, не предчувствуя мрачного периода в жизни Блока,
наступившего через несколько дней.
Александр Александрович совершенно неожиданно
серьезно заболел. Люба была настроена довольно мрачно
еще до этого. Основной тон ее был грустный, уже когда
я приехала. Она решила бросить сцену, но решение это
461
явилось, мне кажется, под влиянием Блока. Люба ничем
определенным не занималась. На мой вопрос, что она
делает, ответила: «Да ничего, книжки читаю». Такое
ничегонеделание было плохим знаком. Обычно Люба
чем-нибудь интересовалась. То изучала старую архитек
туру Петербурга, то фарфор, то кружево, то разыскивала
старинные журналы, причем все это делала основатель
но и серьезно, в ней сказывалась кровь ученой семьи.
Итак, незадолго до моего отъезда Блок заболел. Однаж
ды я пришла днем, он был дома, но сразу ко мне но вы
шел, появился только к обеду с завязанной щекой, го
ворил, что болят десны. После обеда сейчас же ушел
к себе. Через несколько дней я зашла проститься. Алек
сандр Александрович не вышел совсем. От Любови Дмит
риевны я узнала, что он очень страдает. Я уехала в Моск
ву, кажется, в начале ноября и встретилась с Блоками
только через два года.
ТЕРИОКСКИЙ ТЕАТР
Кто молод —
Расстанься с дольнею жизнью.
В благословенный день вздохнула
Душа у синих вод Невы.
Весной 1912 года, после зимнего сезона в провинции,
я приехала в Петербург вместе со своим мужем
Н. П. Бычковым. Он кончил Московское техническое
училище и получил место в Петербурге. Мы поселились
на Мытнинской набережной — на берегу Невы, против
Зимнего дворца и Адмиралтейства. Перед глазами у нас
была всегда волнующаяся Нева, стянутая каменным
поясом. Вдали на крыше дворца «только мнился» бло
ковский рыцарь. Мы постоянно смотрели в ту сторону.
Иногда у нашего окна сидела Любовь Дмитриевна. Она
часто бывала у нас, и, когда я приезжала к ней, я за
ставала ее большей частью одну. Первую встречу с Бло
ком этой весной не помню. С Любой мы вели бесконеч
ные разговоры о театре, о ролях. В ней опять просну
лось желание играть. Она расспрашивала меня о моей
462
работе в провинции и, наконец, не в ы д е р ж а л а , — пред
ложила что-нибудь устроить летом под Петербургом,
собрав компанию из своих знакомых актеров. Я сейчас
же согласилась на это. С Александром Александровичем
мы пока не говорили, Люба не сообщила вначале, как
он относится к нашей затее. Я лично с ним виделась
редко и как-то не улавливала его настроения. Стихи
его, разумеется, по-прежнему глубоко меня интересовали,
и Любовь Дмитриевна дала мне два новых стихотворе
ния — «Пляску смерти» и «Шаги Командора». С этих
пор я ощутила реально, что Блоком все чаще овладе
вает «последнее отчаяние», и мне стало страшно за
поэта.
Однажды я пришла к Любови Дмитриевне, не рас
считывая застать Блока дома, и неожиданно увидела
его в столовой, стоящего у окна в солнечном весеннем
освещении. Он показался мне таким, как был весной
1907 года. На лице то же юношеское выражение, та же
задорная улыбка, та же дружественная приветливость
по отношению ко мне. В эту минуту ничто в его суще
стве не говорило о «последнем отчаянии». На этот раз
мы втроем чувствовали себя совсем прежними. Блоков
ский юмор и шалости нас веселили и смешили в течение
нескольких часов.
Когда нам вздумалось перейти из столовой в каби
нет, Блок пошел впереди и вдруг с силой ударился го