Александр Блок в воспоминаниях современников

бодно сидящая суконная черная блуза — черта невинного

эстетизма, сохраняемая исключительно в пределах до­

машней обстановки. Таким изображен он на известном

фотографическом снимке того времени; таким я видел

его не раз и в дальнейшем; но, насколько знаю, никогда не

появлялся он в этом наряде вне дома. В кругу прияте­

лей-поэтов, в театре, на улице был он одет как все,

в пиджачный костюм или в сюртук, и лишь иногда

13

пышный черный бант вместо галстуха заявлял о его при­

надлежности к художественному миру. В дальнейшем пе­

рестал он и дома носить черную блузу; потом отрекся,

кажется, и от последней эстетической черты и вместо

слабо надушенных неведомыми духами папирос стал ку­

рить папиросы обыкновенные.

Правда, внешнее изящество — в покрое платья, в

подборе мелочей туалета — сохранил он на всю жизнь.

Костюмы сидели на нем безукоризненно и шились, по-

видимому, первоклассным портным. Перчатки, шляпа «от

Вотье». Но, убежден, впечатление изящества усиливалось

во много крат неизменной и непостижимой аккурат­

ностью, присущей А. А. Ремесло поэта не наложило на

него печати. Никогда — даже в последние трудные годы —

ни пылинки на свежевыутюженном костюме, ни складки

на пальто, вешаемом дома не иначе как на расправку.

Ботинки во всякое время начищены; белье безукоризнен­

ной чистоты; лицо побрито, и невозможно его представить

иным (иным оно предстало после болезни, в гробу).

В последние годы, покорный стилю эпохи и физиче­

ской необходимости, одевался Блок иначе. Видели его в

высоких сапогах, зимою в валенках, в белом свитере.

Но и тут выделялся он над толпой подчинившихся об­

стоятельствам собратий. Обыкновенные сапоги казались

на стройных и крепких ногах ботфортами; белая вязаная

куртка рождала представление о снегах Скандинавии.

Возвращаюсь к вечеру на Лахтинской, к полумраку

рабочей комнаты, где, в просторной черной блузе, Блок

предстал мне стройным и прекрасным юношей итальян­

ского Возрождения. Беседа велась на темы литературные

по преимуществу, если можно назвать беседой обмен

трепетных вопросов и замечаний с моей стороны и пре­

рывистых, напряженно чувствуемых реплик А. А., иду­

щих как бы из далекой глубины, не сразу находящих

себе словесное выражение. Неожиданным, поначалу,

показалось мне спокойное и вдумчивое отношение А. А.

к лицам и явлениям поэтического мира, выходившим да­

леко за пределы родственных ему течений. Школа, кото­

рой духовным средоточием был он, не имела в нем слепо­

го поборника — мыслью он обнимал все живое в мире

творчества и суждения свои высказывал в форме необы­

чайно мягкой, близкой к неуверенности. О себе самом,

невзирая на наводящие мои вопросы, почти не говорил,

но много и подробно расспрашивал обо мне и слушал мои

14

стихи; не проявляя условной любезности хозяина или ве­

личавой снисходительности маэстро, ограничивался заме­

чаниями относительно частностей или же просто и корот­

ко, но чрезвычайно убежденно говорил, правдиво глядя в

глаза: «нравится» или «вот это не нравится». Так, на­

сколько я заметил, поступал он в отношении всех.

Когда я уходил, за стеною кабинета, в смежной квар­

тире, раздалось негромкое пение; на мой вопрос — не

тревожит ли его такое соседство, А. А., улыбаясь, отве­

тил, что живут какие-то простые люди, и чей-то голос

поет по вечерам: «Десять любила, девять разлюбила, од­

ного лишь забыть не могу» — и что это очень приятно.

Еще одна черта блоковского гения открылась мне, преж­

де чем певец Прекрасной Дамы, Незнакомки и Мэри

сказался по-новому в стихах о России.

После того виделся я с Блоком часто. С Петербург­

ской стороны переехал он на Галерную улицу и несколько

лет жил там, в доме № 41, кв. 4. От ряда посещений —

всегда по вечерам — сохранилось у меня общее впечатле­

ние тихой и уютной торжественности. Квартира в три-

четыре комнаты, обыкновенная средняя петербургская

квартира «с окнами во двор». Ничего обстановочного,

ничего тяжеловесно-изящного. Кабинет (и в то же время

спальня А. А.) лишен обычных аксессуаров обстановки, в

которой «живет и работает» видный писатель. Ни мас­

сивного письменного стола, ни пышных портьер, ни му­

зейной обстановки. Две-три гравюры по стенам, и в шка­

пах и на полках книги в совершеннейшем порядке. На

рабочем столе ничего лишнего. Столовая небольшая,

почти тесная, без буфетных роскошеств. Мебель не по­

ражает стильностью. И в атмосфере чистоты, легкости,

свободы — он, Александр Блок, тот, кто вчера создал, мо­

жет быть, непостижимые, таинственные строки и кто

сегодня улыбается нежной улыбкой, пристально глядя

вам в глаза, в чьих устах ваше примелькавшееся вам имя

звучит по-новому, уверенно и значительно. Вечер прохо­

дит в беседе неторопливой и — какова бы ни была тема —

радостно-волнующей. Отдельные слова, как бы добывае­

мые, для большей убедительности, откуда-то из глубины,

порою смутны, но неизменно точны и выразительны.

По собственному почину или, может быть, угадывая

мое желание, А. А, читает последние свои стихи и —

15

странно — очень интересуется мнением о них. Выражение

сочувствия его радует, а замечаниям, редким и робким,

он противопоставляет, по-детски искренно, ряд объясне­