Александр Блок в воспоминаниях современников

ко, к завязавшейся беседе и слушал молча. Мелочь: бу­

дучи в некоторой мере специалистом, я «в обуви ошибку

указал» 10 — отметил, что локомотивы, фигурирующие в

выставочном зале, не могут быть «с большими маховыми

колесами», как прочитал автор; А. А. пытался отстоять

свое понимание, но затем, признав мое превосходство,

тут же заменил маховые колеса ведущими.

Личные обстоятельства надолго затем отвлекли меня

от литературной жизни, и с 1909 по 1913 год встречи мои

с Блоком были редкими и случайными. С неослабева-

20

ющим интересом встречая каждое его новое слово, изда­

ли следя за его жизнью, храня к нему благоговейную

любовь, я уклонялся в то время, в силу тягостного своего

душевного состояния, от непосредственной близости с

А. А. и с мучительным чувством отклонял при встречах

его дружеские приглашения. Помню его за эти годы в

различных обликах. Ранней весною 1909 года встретился

он мне на Невском проспекте с потемневшим взором, с

неуловимою судорогою в чертах прекрасного, гордого

лица и в коротком разговоре сообщил о рождении и

смерти сына 11, чуть заметная пена появлялась и исче­

зала в уголках губ. На первом представлении «Пеллеаса

и Мелизанды» 12 сидел он в партере рядом с женою,

являя и осанкою, и выражением лица, и изяществом ко­

стюма вид величия и красоты; в цирке Чинизелли, в

зимнем пальто и в каракулевой шапке, наклонялся к

барьеру, внимательно всматриваясь в движения борцов;.

и — припоминаю смутно — видел я его в угарный ночной

час, в обстановке перворазрядного ресторана, в обществе

приятеля-поэта, перед бутылкою шампанского; подносил

ему розы и чувствовал на себе его нежную улыбку, его

внимательный взор... Так продолжалось до 1914 года, ког­

да тяжелая нервная болезнь разлучила меня с Петербур­

гом — и с Блоком.

В санатории под Москвою, в июне 1914 года, получил

я, в ответ на письмо и на стихи, посланные Блоку 13,

письмо из с. Шахматова, ценное для меня по силе друже­

ского сочувствия и показательное в отношении душев­

ного склада автора. Привожу это письмо в части, пред­

ставляющей общий интерес:

«Письмо Ваше почти месяц лежит передо мной, оно

так необычно, что я не хочу даже извиняться перед

Вами в том, что медлю с ответом 14. И сейчас не нахожу

настоящих слов. Конечно, я не удивляюсь, как Вы пи­

шете, что Вы лечитесь. Во многие леченья, особенно —

природные, как солнце, электричество, покой, морская

вода, я очень верю; знаю, что, если захотеть, эти силы

примут в нас участие. Могущество нервных болезней со­

стоит в том, что они прежде всего действуют на волю и

заставляют перестать хотеть излечиться; я бывал на этой

границе, но пока что выпадала как раз в ту минуту, ког­

да руки опускались, какая-то счастливая карта; надо

21

полагать, что я втайне даже от себя самого страстно ждал

этой счастливой карты.

Часто я думаю: того, чем проникнуто Ваше письмо и

стихи, теперь в мире нет. Даже на языке той эры гово­

рить невозможно. Откуда же эта тайная страсть к жиз­

ни? Я Вам не хвастаюсь, что она во мне сильна, но и не

лгу, потому что только недавно испытал ее действие 15.

Знали мы то, узнать надо и это: жить «по-человечески»;

после «ученических годов» — «годы странствий»... 16

Воля к жизни восторжествовала, или выпала, может

быть, «счастливая карта». <...>

Квартира на Офицерской, небольшая и незагромож-

денная, как и прежние квартиры. Отличие в том, что

перед окнами не двор, не стена, а простор пустынной

набережной Пряжки, и днями бьет в окна яркий солнеч­

ный свет. Тихо, и спокойно, и величаво, и передо мною

все тот же светлый, с пристальным взором, с приглушен­

ным голосом, Блок. Годы прошли над ним; бури жизни

обветрили прекрасное лицо; гибельные пожары опалили

чело заревом; но в открытом взоре — холод и свет алмаз­

ного сердца.

По свежему следу пережитого беседа вступает в об­

ласть болезней души — и странным образом перепле­

тается с темами войны. Может быть, потому, что мысли о

войне и тяжкие предчувствия свойственны были мне и

таинственно связаны с моею болезнью, и никто явствен­

нее, чем Блок, не чувствовал связи между стихиями, по­

трясающими мир, и бурями, волнующими душу. И в на­

чале 1915 года, и в дальнейшем, вплоть до 1917 года, от­

ношение Блока к военным событиям нельзя было назвать

иначе как безличным — не в смысле безразличия, а в

смысле признания за ними свойств стихийных, поглоща­

ющих волю. Ни тени одушевления, владевшего — искрен­

но или наигранно — интеллигентным обществом того вре­

мени, не проявлял А. А. в этих беседах; с другой сторо­

ны, не высказывал он, в сколько-нибудь определенной

форме, активно отрицательного отношения к происходя­

щему. В разговорах того времени, как и в стихах, он по­

минал Россию, томился по России, ждал ее...

При дальнейших свиданиях, нередких в 1915 году, по­

пытки мои определить в нем личное чувство, сколько-ни-

22

будь близкое к гражданскому в действенном смысле этого

слова, встречали неизменный неуспех. Переживая войну

как грозу, томимый еще более грозными предчувствиями,

он исключал свою волю из сферы действующих сил и

лишь напряженно прислушивался к голосам стихий.

В дни, когда знамения были, казалось, благоприятны, тем­