Александр Блок в воспоминаниях современников

искренность, в которой никто из знающих Блока не сом­

невался.

Если художественное произведение неясно, то никакие

комментарии ничего к ним не прибавят. Ясность, однако

приличествует мысли, и поскольку в «Двенадцати» отра­

зилось отношение Блока к современности, оно может

быть освещено и проверено памятью об авторе как чело­

веке. В представлении многих, Блок, по написании «Две¬

надцати», стал «большевиком»; приняв совершившееся

понес за него ответственность. Столь примитивное толко­

вание устраняется даже тем немногим, что доступно

в настоящее время обнародованию из личных о нем вос­

поминаний.

«...на память о страшном годе» — написал Блок на

моем экземпляре «Двенадцати», а весною этого года

27

перебирая вместе со мною возможные названия для моей

книги, сказал уверенно: «Следующий сборник (после

«Седого утра»), куда войдут «Двенадцать» и «Скифы»,

я назову «Черный день».

Этого «страшного» и «черного» не обходил он молча­

нием в разговорах, не смягчая и не приукрашивая, а

лишь пытался осмыслить и освятить. <...>

В чем же «дело»? Для Блока — в безграничной нена­

висти к «старому миру», к тому положительному и

покойному, что несли с собою барыня в каракуле и

писатель-вития. Ради этой ненависти, ради новой бури,

как последнюю надежду на обновление, принял он

«страшное» и освятил его именем Христа.

Помню, в дни переворота в Киеве и кошмарного по

обстановке убийства митрополита, когда я высказал свой

ужас, А. А. с необычною для него страстностью в голосе

почти воскликнул: «И хорошо, что убили... и если бы

даже не его убили, было бы хорошо». Говорил это чело­

век глубоко религиозный, вовсе не чуждый обрядности —

тот самый, что в минувшем году, по поводу не вполне

почтительного моего эпитета, относящегося к лицу духов­

ному, неодобрительно нахмурился, пояснив, что очень

уважает русское духовенство 29.

«Относитесь б е з л и ч н о , — говорил он в трудные дни,

отзываясь на мои сетования обывательского с в о й с т в а , —

я приучаю себя относиться безлично — это мне иногда

удается». И в тягостной обстановке материальной необес­

печенности, неуверенности в завтрашнем — в сегодняш­

нем дне, в водовороте низких страстей и фантастиче­

ских слухов «из первоисточников» пребывал он бесстра­

стным и смотрел, поверх мутного потока современности,

вдаль...

После «Скифов» и «Двенадцати» перестал А. А. пи­

сать стихи. Неоднократно пытался я говорить с ним об

этом, но объяснения А. А. были сбивчивы и смутны.

«Разреженная атмосфера... множество захватывающих и

ответственных дел...» Одобрив как-то мое стихотворение,

он тут же высказал удивление, что «можно, оказывает­

ся, и в наше время писать хорошие стихи». «Было бы

не совсем добросовестно взваливать все на трудные вре­

м е н а , — произнес он в конце 1920 г о д а , — мешает писать

также и чрезмерная требовательность к себе». В самом

начале 1921 года почувствовал он, по его словам, что

28

«что-то началось в нем шевелиться, части остановивше­

гося механизма приходят в движение»; раннею весною

стал уверенно говорить о приближении иных, допуска­

ющих творческую деятельность, условий — и тогда же

заболел смертельно.

Последние годы, как отметил я выше, жил А. А. «на

людях». Начав с работы в Театральном отделе, посвятил

он затем много времени и сил «Всемирной литературе»,

где до последних своих дней состоял членом коллегии

экспертов; председательствовал в совете по управлению

Большим драматическим театром, входил в состав прав­

ления Союза писателей и других литературных органи­

заций, основал петроградское отделение Союза поэтов

и долгое время в нем председательствовал.

Работу в Репертуарной секции Театрального отдела

вел он на первых порах энергично, вкладывая в нее

присущие ему внимание и добросовестность; в дальней­

шем, однако, отстранился от председательствования в

секции, а затем и вовсе порвал связь с Театральным от­

делом. С этим периодом (конец 1918 и начало 1919 года)

связано у меня воспоминание об исполненной, по пору­

чению А. А., работе по переводу для Театрального от­

дела трагедии Грильпарцера 30. От начала моего труда

и до его завершения входил он во все подробности, да­

вал указания и, по окончании работы, немало потратил

усилий на преодоление препятствий канцелярского свой­

ства, связанных с оплатою труда.

В качестве члена коллегии «Всемирной литературы»

и редактора Гейне привлек он меня в конце 1918 года

к переводу гейневской прозы и стихов, а затем и к ре­

дакционной работе. Изумительны и беспримерны тща­

тельность и четкость, которые вкладывал он в свой редак­

торский труд; работа, на которую многие и многие из

профессиональных литераторов смотрят преимуществен­

но с точки зрения материальной выгоды, поглощала его

внимание целиком. Поручив мне перевод «Путевых кар­

тин», он начал с того, что сам перевел до десяти стра­

ниц, читал их вместе со мною, внимательно прислуши­

ваясь к моим замечаниям и вводя поправки; получив

от меня начало перевода, просмотрел его, исправил и по­

том читал мне вслух, входя в обсуждение всех мелочей,

29

придумывая новые и новые варианты, то и дело обра­

щаясь к комментариям и справочным изданиям. Ряд