Он искал их в политике, в повседневном быту, в технике
и научных открытиях, в спорте и в искусстве. Вот почему
все, что он писал даже в самые ранние годы, могло бы
иметь эпиграфом его же собственные слова:
гих всегда угнетало Блока.
— Вы только представьте с е б е , — сказал он в одно из
наших последних с в и д а н и й , — встретился я только что с
О. 21 и в разговоре с ним упомянул, между прочим, что
народ против духовной культуры, которая дается ему как
подачка, а отсюда против значительной части прошлого.
О., обычно такой мягкий, вдруг рассердился на меня. Мне
всегда стыдно своих незаслуженных удач, стыдно потому,
что я принадлежу не к народу, которому все дается с тру
дом, а к интеллигенции, которой все это достается легче.
* * *
Когда я приходил к Блокам, Ал. Ал. почти всегда бы
вал один, и лишь изредка при наших беседах присутство
вала Любовь Дмитриевна.
Из посторонних, и то в «именинные» дни, я встречал
у них Е. П. Иванова, В. А. Пяста и Г. И. Чулкова. Очень
часто бывали у Блоков его мать и тетка М. А. Бекетова.
Мне почему-то особенно запомнился день именин са
мого Блока, 30 августа, когда Л. А. Дельмас прислала
цветы и Ал. Ал., сконфуженно читая ее письмо, старался,
но не мог скрыть своего смущения.
Весь этот день Блок, хоть и усталый от ночной рабо
ты, был неузнаваем. Словно прежняя радость вернулась
к нему. Он подтрунивал над Любовью Дмитриевной и
очень мягко, в шутливой форме за что-то отчитывал «бед
ного» Женю Иванова. Когда гости ушли, Ал. Ал. возоб
новил уже ставший обычным для нас разговор, и я про
сидел у него до позднего часа.
171
Основную мысль нашей тогдашней беседы Ал. Ал. за
писал в своем дневнике, причем отметил в своей записи,
что надо
Наш разговор касался некоторых настроений тогдаш
ней молодежи, напоминавших отчасти, как мне казалось,
настроения декабристской молодежи двадцатых годов
прошлого столетия. Я считал, что в формировании этих
настроений большую роль сыграла поэзия Блока, о чем
как-то и сказал ему. Мои слова вызвали в нем тревогу.
Сперва он как будто согласился со мной или, вернее, же
лая до конца выслушать мои доводы, не высказывал
своего мнения открыто.
Но потом все-таки изложил свою точку зрения:
— Вы говорите, декабризм, романтика двадцатых го
дов... Вот и Купреянов * указывал мне на то же. Но у
него это кастовое. А у вас? Пусть это, может быть, даже
и типично для коллективного портрета определенных кру
гов... Все же, согласитесь сами, не слишком ли много
здесь беспочвенного эстетизма? И, наконец, разве в этом
состоит задача нашего времени? Нет, вы решительно не
правы, и я обязан возразить вам.
Приближалась ночь. Я хотел спать, но Ал. Ал. все
продолжал говорить, причем в его словах уже звучали
резко осуждающие нотки. Чувствовалось, что Блок твер
до сознает свою личную ответственность и ему хочется
поэтому выговориться до конца.
Ссылка на Купреянова лишь подтверждала сказанное,
так как Ал. Ал. его весьма ценил, рано почувствовал в
нем подлинного художника и особенно внимательно при
слушивался к его высказываниям о событиях, так как Куп¬
реянов в то время был на военной службе, а Блока осо
бенно интересовали настроения именно в военных кругах.
Блок закурил, молча походил по комнате, а затем,
остановившись, продолжал:
— Людям моего поколения, пережившим в сознатель
ном возрасте то, что пришлось пережить и вам, не за
быть многого... А все эти «уходы» — но что иное, как же
лание «забыться», закрывание глаз. И я думаю, нам сле
довало бы, перестав «по-барски» мечтать, смело и открыто
взглянуть в глаза правде. Лично я уже не испытываю
* Купреянов Николай Николаевич, даровитый молодой худож
ник, умерший в 1933 году. Блок был с ним в дальнем родстве (по
отцу), о чем, вероятно, не подозревал. (
172
страха перед правдой и не боюсь торжества нового, так
как хорошо знаю, что это новое, вы увидите, будет
совершенно иным — не Романовым, не Пестелем, не
Пугачевым 23. Его создаст сам державный народ,
будущее.
Весь этот ночной разговор настолько врезался в мою
память, что я, вернувшись домой, тотчас же бегло запи
сал его.
На следующее утро, когда мы встретились с Блоком,
он заговорил со мной о совершенно посторонних вещах и
только раз, язвительно усмехнувшись, спросил:
— А вас не очень задела моя вчерашняя жестокость?
Прошло еще несколько дней, в течение которых, бесе
дуя с Ал. Ал., мы не касались нашей, ставшей уже ос
новной, темы.
Наконец, 4 сентября, в тот самый день, когда Блок за
писал в своем дневнике: «Если что-нибудь вообще будет,
то и я удалюсь в жизнь, не частную, а «художническую»,
умудренный опытом и «пообтесанный», — я был снова у
Ал. Ал. Блок казался более утомленным, чем в предыду
щие дни, но его все же тянуло к продолжению разговора.
— Ну, хорошо, декабризм, говорите в ы , — начал он
прерванную б е с е д у , — а вот шестидесятые — семидесятые
годы? Или вы их выкидываете совсем? Это большая ошиб