Александр I = старец Фёдор Кузьмич?

Около 4 часов он прислал за мной; я нашла его на канапе, он сказал мне, что, вернувшись к себе, лег и заснул, потом он хотел работать, но так как очень устал, то вышел из-за стола и, желая отдохнуть, попросил меня взять книгу. В таком положении он оставался некоторое время, ни слова не говоря, но и не засыпая. Мы припомнили, что мы накануне годовщины наводнения, и говорили, что можно надеяться, что этот год пройдет благополучно в этом отношении; тем не менее надо мною что-то тяготело, какое-то ожидание несчастия или бедствия. Он пораньше велел принести огня, видя, что я едва могла различать при чтении.

В 5 часов слуга Федоров доложил о Виллие; он едва мог его расслышать, так как слух его стал особенно туг, он сам замечал это и говорил, что это происходит от лихорадки и что это у него было уже в первые дни при заболевании рожею. Он упрекал своего камердинера, что он говорит тише обыкновенного, тогда как он слышал хуже обыкновенного. Он приказал пригласить Виллие; он просил также и Виллие говорить громче. Виллие посоветовал ему предпринять лечение, но он долго отказывался. Виллие хотел, чтобы он сделал это тотчас же, но он отказывался, обещая, что он сделает это на другой день утром, тотчас, как только захотят этого от него, между тем как, принимая с вечера, он испортит себе ночь, а между тем, он надеется, она будет такою же, как и предыдущая. Виллие уверял, что действие должно произойти до ночи, и упрашивал его принять, я сзади Виллие глазами умоляла о том же. Наконец он мне сказал: «Вы держитесь того же мнения, что Виллие?» Я ответила знаком, что да. «Ну хорошо», – сказал он, и Виллие пошел приготовлять пилюли. Они были готовы через полчаса. Виллие принес их, в это время вошел князь Волконский, двух пилюль не хватало, они спрятались в рукаве, где их нашли, и смеялись над этим фокусом. Мы оставались одни еще до 7 часов вечера. Тогда он мне сказал, чтобы я его оставила, потому что приближалось действие лекарства. Я сказала ему: «Я еще увижу вас?» – «Да, сегодня вечером».

Но так как до 9 часов вечера он не присылал за мной, я приказала позвать Виллие, который сказал мне, что лекарство отлично подействовало и что он после этого заснул и теперь еще спит. Виллие принялся весело болтать, наконец я ему поручила сказать императору, если он его увидит, когда тот проснется, что я уже легла спать, так как уже поздно, и пожелала спокойной ночи Виллие. Действительно, он спал на канапе до полуночи и проснулся только, чтобы перейти на кровать.

В субботу 7-го он пришел ко мне между 11 и 12 часами. Он сказал мне, что чувствует себя лучше: «Вчера, когда я сидел там, я испытывал какое-то крайне тягостное ощущение, и вечером, когда я просил вас оставить меня вследствие действия лекарства – это было не столько потому, ибо действие наступило только через двадцать минут, а потому, что я чувствовал какое-то смутное беспокойство, мне было стыдно, если бы меня увидели в таком состоянии: я не знал, куда мне деваться». Он согласился, что потом ему помогли; он был как всегда желт, но более весел. Мы занялись раковинами, которые я собрала; наконец он сказал, что я должна идти гулять, а он пойдет работать. Я уговаривала его не работать по стольку, что это ему повредило накануне. Он отвечал мне: «Это сделалось столь привычным для меня, что я не могу без этого обходиться, и я чувствую пустоту в голове, когда ничего не делаю; если я оставлю свой пост, то мне придется поглощать целые библиотеки, иначе я сойду с ума».

Когда я возвратилась с прогулки, он прислал мне последнее письмо, приглашая меня присутствовать за его обедом. Я поспешила туда. Он ел суп с крупой и сухую кашу с бульоном. Он продолжал принимать слабительные средства; после своего скромного обеда он ходил по комнате, остановился около одного из комодов и привел в порядок пакеты с бумагами для отправки; но через некоторое время он мне сказал: «Вам нужно меня скоро оставить, ибо мое лекарство действует, мой желудок не удерживает ничего». Он отослал меня обедать.

Между 3 и 4 часами он пришел ко мне и застал меня лежащей на диване, который он делал для меня и из которого я сделала себе кровать. Я ему сказала, что, собственно говоря, ему бы следовало лечь, а не мне, и приглашала его лечь, он сначала было поколебался, а потом сказал, что теперь же отправится лечь к себе. Мы немного побеседовали. Потом он поднялся и сказал: «Я пришел узнать, почему вы не отправились на прогулку, после обеда была такая хорошая погода». Я ему сказала, что дышала воздухом в окно и что я получила два удовольствия: слушать море и слышать звон прекрасного колокола греческой церкви Константина и Елены; я с таким увлечением описывала ему звон этого колокола, что он сказал мне с улыбкой: «Вот вы увидите, что вам так здесь понравится, что вы не сможете отсюда уехать». Около 7 часов он пригласил меня к себе.