Александр I = старец Фёдор Кузьмич?

Потом он приготовился лечь спать и лег с таким счастливым видом, что было приятно на него смотреть – улыбнулся и заснул. Он спал таким образом около двух часов и дышал спокойно и сладко; он проснулся только один раз, посмотрел вокруг себя со странным выражением, которое я приняла за веселое и которое я потом видела в ужасные минуты! – и опять заснул, улыбаясь. Вошел слуга доложить о Виллие, но он так крепко спал, что его не будили. Наконец в 9 часов он проснулся. Вошел Виллие: «Как вы себя чувствуете?» – «Очень хорошо, спокоен, свеж». Виллие сказал: «Вот увидите, будет испарина». После непродолжительного разговора его уговорили лечь спать. «Я так хорошо чувствую себя здесь», – сказал он, когда же я уходила, чтобы дать ему заснуть, он сказал еще мне: «Возьмите газеты, завтра принесите мне остальные». В 10 часов я приказала позвать Виллие, и спросила его, заснул ли он уже, он же сказал мне, что не мог уговорить его лечь, что он улыбался, постоянно повторяя «как мне хорошо здесь», но что тем не менее он попросил свою кровать. Ночью действительно был хороший, обильный пот.

Понедельник, 9 ноября. Стоффреген мне сказал, что можно считать болезнь пресеченной, что если бы лихорадка возвратилась, она бы приняла перемежающуюся форму и скоро бы окончилась. Что я могу даже написать в Петербург, что болезнь уже прошла. Я видела его перед уходом, а потом он прислал за мной к своему обеду. Ему подали овсяной суп – он сказал, что у него появился настоящий аппетит, что это первый раз с 3 числа. Однако он нашел суп слишком густым и прибавил туда воды, он ел его с аппетитом, а после ел сливы – он даже имел желание съесть больше, но сказал: «Надо быть благоразумным». Через некоторое время он сказал, что мне надо идти обедать, «а я как порядочный человек пойду отдохну после обеда». Между 6 и 7 часами он прислал за мною – принести журналы: «Вы мне приносите игрушки, как ребенку», – сказал он. Он прочел остальное, но устал, у него был жар.

В ожидании я читала воспоминания m-me de Genlis, и он мне задал несколько вопросов по этому поводу. В Петербурге он сказал мне взять их потому, что он мог бы их прочитать, я ему сказала, что это такое легкое чтение, как будто нарочно создано для больных. «Завтра, может быть», – сказал он. Вечером он вдруг спросил меня: «А почему вы не носите траура (по королю Баварскому)?» Я ответила ему, что сняла его по случаю его приезда, что с тех пор у меня больше не было желания его надевать, но что, если он желает, я завтра же надену его.

Вторнику 10 ноября. Он должен был принять лекарство утром. Стоффреген приходил два раза сообщать мне новости о действии лекарства и сказал мне, что он так ослабел, что чувствует себя дурно. Я не удивилась тому, что он меня не позвал, так как знала, что он не любил, чтоб его беспокоили во время действия лекарства. Я отправилась на прогулку, возвратилась, окончила свой обед, а он все еще не присылал за мной. Я начала беспокоиться, приказала позвать Виллие. Виллие пригласил меня пройти к нему, и я нашла его лежащим в уборной на кровати, голова была очень горяча, однако он меня увидел и сказал: «Я за вами не посылал сегодня утром, потому что я провел ужасное утро благодаря этому противному лекарству, у меня были боли в сердце, я должен был постоянно вставать, из-за этого я так ослабел»; окно было открыто, он заметил, что была хорошая погода: «Двенадцать градусов тепла в ноябре!» – сказал он Виллие. Но скоро он впал в тяжелое забытье, и дыхание стало тяжелым. В первый раз я увидела опасность. Я провела с Виллие два или три ужасных часа около этой постели. Я видела Виллие взволнованным и очень озабоченным, однако он говорил: «Вы увидите, что будет обильный пот». Пот явился, но забытье продолжалось столь тяжелое, что он не чувствовал, как Виллие часто вытирал ему лицо.