Александр Островский

Впрочем, публика без труда распознала, о чем идет речь в комедии, и рецензенты отдавали должное эффектному, почти символическому появлению Мурзавецкой, когда она, вся в черном, опираясь на палку с набалдашником слоновой кости, с целым хвостом одетых в черное приживалок, молча следовала через всю сцену, едва замечая поклоны выстроившейся по сторонам челяди. Настоящий архиерейский выход! Да и сами словечки «послушание», «монастырь», отнесенные в комедии к мирскому быту, намекали прозрачно на прототип. А за этим святошеством приоткрывалась психология хищничества, не ведающего преград совести, – настоящее знамение времени.

В 1870-е годы Островский вообще стал охотнее брать сюжетом события уголовной хроники. Как раз в эту пору он был избран почетным мировым судьей в Кинешемском уезде, да и в Москве в 1877 году отбывал обязанности присяжного в Окружном суде. Хоть он и боялся за свое здоровье («там так холодно, что я должен сидеть в калошах и возвращаюсь оттуда в лихорадке»), но день за днем отсиживал в суде двухнедельную сессию. Внимательно следил за ходом процессов, общался с адвокатом Плевако и другими известными юристами. По старой памяти он и себя считал «судейским» и относился к этим своим обязанностям с трогательным старанием и серьезностью.

Сюжетов судебные процессы давали хоть отбавляй. Но разве дело только в сюжете? Подобно Достоевскому, строившему на уголовной хронике свои романы, Островский понимал, сколько животрепещущего современного материала, взрывчатой энергии житейских страстей аккумулировано в судебных протоколах.

Есть предположение, что сюжет «Бесприданницы» навеян Островскому делом об убийстве из ревности, слушавшимся в Кинешемском мировом суде.

В этом суде Островский был своим человеком – всех знал, все его знали. Дело об убийстве мужем из ревности своей молодой жены прогремело на весь уезд. За кулисами этого скандального дела стоял Иван Александрович Коновалов – прототип Кнурова, волжский миллионщик, содержавший целый гарем и известный своей развратной жизнью. (Передавая мне эти подробности, старый кинешемец Николай Павлович Смирнов рассказывал, что его соученик по гимназии, будущий писатель Дмитрий Фурманов, намеревался одно время писать роман о Коновалове «По следам “Бесприданницы”».)

Высказывалась догадка, что и в «Последней жертве» отразился процесс «Червонных валетов». Вадим Дульчин возник будто бы из недр компании молодых аферистов, живших на чужой счет, альфонсами богатых барынь, и не брезговавших в привычке к широкой жизни даже подложными векселями[658]. А «Без вины виноватые» навеяны скандальным делом московского миллионера Солодовникова, обездолившего своих «незаконных» детей[659].

Но взятый из жизни рассказ был лишь сырьем, богатой породой, из которой выплавлялась пьеса. По дороге она вступала в реакцию с другими впечатлениями, обогащалась «присадками» воображения, обретала крепость, стройность, форму – и оживала для новой, второй жизни.

«Все наши сюжеты заимствованы, – говорил Островский Д. В. Аверкиеву. – Их дает жизнь, история, рассказ знакомого, порою газетная заметка… Что случилось, драматург не должен придумывать; его дело написать, как оно случилось или могло случиться»[660].

Вызванные к жизни памятью и воображением лица вступали в сложные отношения друг с другом, путали заранее приготовленную им логику, уводили течение диалога в непредвиденную сторону. Тут и главная забота драматурга: сюжет менялся, перекраивался, перевоплощался на ходу.

С 1874 года занимал Островского замысел пьесы «Жертвы века», позднее названной «Попечители».

«Старик, влюбленный в молодую вдову, старается под видом попечительства и покровительства разлучить ее с любимым молодым человеком, в чем и успевает. Молодому человеку подставляют девушку, выдавая ее за богатую невесту: он увлекается и изменяет вдове. Та, не перенеся измены, сходит с ума, а он, узнав об этом, в припадке отчаяния лишает себя жизни»[661].

Мало кто узнает в этой беглой канве комедию «Последняя жертва». Вдова – несчастна и благородна, молодой человек – несчастлив и слабодушен, и лишь старик-попечитель отъявленный интриган.

В «Последней жертве» все иначе. «Когда играешь злого, ищи, где он добрый», – советовал Станиславский. Похоже, что Островский предвосхитил его совет, стал искать для героев светотень, и результат получился неожиданный. Дульчин, как и подобает «червонному валету», обирает Юлию и, конечно, вовсе не кончает с собой, а лишь играет фарс с револьвером, чтобы произвести похлеще впечатление… Прибытков – глава солидной купеческой фирмы нечто вроде «русского Домби». Но этот купец с современным «тоном» (слушает Патти в опере, завешивает стены картинами – «Я копий не держу-с») не способен на мелкое мошенничество: он и так все получит за свои деньги. А главное, сама Юлия – никак не романтическая героиня, сходящая с ума от несчастной любви. Живая, страстная, простодушная, она лишена в привычном смысле добродетели и готова выманить за поцелуй деньги для своего возлюбленного у богатого старика[662].