Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

Ассоциативность Мандельштама не следует смешивать с заумной нерасчлененностью и тому подобными явлениями, с которыми Мандельштам сознательно боролся. Символистической «музыке» слов он противопоставлял поэтически преобразованное значение слова, знакам «непознаваемого» – образ как выражение иногда трудной, но всегда познавательной интеллектуальной связи вещей. // В статье «Утро акмеизма» Мандельштам протестует против футуристической заумности и во главу угла ставит «сознательный смысл слова» – Логос. «Логическая связь для нас не песенка о чижике, а симфония с органом и пением, такая трудная и вдохновенная, что дирижеру приходится напрягать все свои способности, чтобы держать исполнителей в повиновении». Так понимал Мандельштам смысловую инструментовку стиха. Младший современник Андрея Белого и Хлебникова, сверстник Цветаевой, Мандельштам приемлет и сближение слов. Но звуковой образ всегда дорог ему рождением нового смысла[127].

Юрий Тынянов:

Хлебников-теоретик становится Лобачевским слова: он не открывает маленькие недостатки в старых системах, а открывает новый строй, исходя из их случайных смещений. // ‹…› Его языковую теорию, благо она была названа «заумью», поспешили упростить, и успокоились на том, что Хлебников создал «бессмысленную звукоречь». Это неверно. Вся суть его теории в том, что он перенес в поэзии центр тяжести с вопросов о звучании на вопрос о смысле. Для него нет не окрашенного смыслом звучания. Не существует раздельно вопрос о «метре» и «теме». «Инструментовка», которая применялась как звукоподражание, стала в его руках орудием изменения смысла, оживления давно забытого в слове родства с близкими и возникновения нового родства с чужими словами[128].

Но что же это, собственно, за явление – гнутое слово? Вот несколько примеров из Цыбулевского (выделено мной. – П.Н.):

 …Дождись, пока звезда на камне
забрезжит каменным лучом (с. 5).

 …Золотые проступят оттенки
из проклеенной наглухо мглы (с. 6).

Какая тишь! А между тем гурьбой
тут поколенья сыпались, как гунны,
аэродинамической трубой –
в ничто, в какой-то рынок бестархунный (с. 23).

И голова кинто среди булыжин –
бритоголовых полчищ мостовой (с. 24).

 …Ты убить, убить меня попробуй,
пусть кошмар взовьется ножевой (с. 34).

 …Вставала хашная заря –
лишь свет мерещится в окошке… (с. 68)

А вот несколько – вырванных из контекста – примеров из прозы (как и у Мандельштама, проза у Цыбулевского часто метафоричнее его стихов): «государственное молчание зданий», «деловое жужжание пчел», «электрические завокзалья», «эпическая гемма», «Бухара съедобна на рассвете», «цветастое отвлечение» и т. д. (тот же «хлеб немного вчерашний», наконец).