Александр Великий. Дорога славы

Упряжку, мчащуюся слева, стрелы и дротики не задели, но кони пугаются самого вида бегущих с яростными возгласами пехотинцев. Они в ужасе шарахаются в сторону, и колесница, резко вильнув, загораживает путь соседней. Та, чтобы не столкнуться, сворачивает, отчего поворачивать приходится и другим. В считанные мгновения дюжина колесниц сбивается с дороги, некоторые заваливаются набок, другие останавливаются, третьи стараются их объехать. И в центр этого хаоса Балакр устремляет своих бойцов. Я надеялся и верил, что метательные копья и дротики затруднят натиск врага, однако в данном случае лёгкая пехота превосходит все ожидания; она не задерживает врага, а громит его. Серпоносные колесницы должны не просто мчаться по проложенным проходам, но и удерживать прочный фронт. В противном случае их враг, то есть мы, может просто расступиться и без ущерба для себя пропустить неприятеля сквозь свои ряды. Но в разгар боя более смелые и бесшабашные возничие перегоняют медлительных, так что и по оси, и вдоль фронта образуются дополнительные интервалы. В результате часть колесниц, как вырвавшиеся вперёд, так и отставшие, оказываются в одиночестве. Это даёт возможность нашей лёгкой пехоте обстреливать их с флангов, не рискуя угодить под серпы.

Следом за Вепрем я посылаю к Арету второго гонца с точно таким же приказом. На тот случай, если Вепрь не добрался.

Непосредственно справа от меня, на фланге, безостановочно бушует бой. Как мы узнаем позже, отряды противников столько раз прорывались одни сквозь других, что, будь на поле сторонний наблюдатель, он углядел бы на персидской стороне столько же наших солдат, сколько и персидских на нашей. Сражение не сосредоточено на каком-то одном фронте или позиции: не видно ни массовых рукопашных схваток, ни трупов людей, рядами полёгших при массированном натиске. Потери хаотичны, люди гибнут поодиночке повсюду, где идут столкновения. Всадники валятся с коней по одному или по двое, когда их лошади спотыкаются, ломают ноги в расщелинах и канавах или просто валятся от изнеможения. Чаша весов склоняется то в ту, то в другую сторону: всадники, воодушевлённые успехом, стремглав мчатся вперёд, а спустя мгновение гибнут, подвергшись ожесточённому нападению тех, кто только что бежал сломя голову от них. Иные массовые схватки проходят так, что ни один солдат не получает и царапины, тогда как стычка пары бойцов перерастает в ожесточённую сечу, а вырвавшиеся из-за завесы пыли конные клинья или пешие «облака» собирают свою кровавую жатву, не оставляя врагу надежды на спасение.

Выдохшиеся лошади валятся под тяжестью своих седоков. Сердца животных не выдерживают напряжения. Конь повинуется всаднику из последних сил, но когда они иссякают, его мышцы сковывает судорога, и он уже не может сделать ни шага. Десятки лошадей губит жара, а сердца некоторых из них не выдерживают рёва и грохота боя и разрываются от одного лишь ужаса. Когда противник наконец поворачивается и обращается в бегство, у многих коней, и наших и неприятельских, вместо пены выступает кровь. Сотни лошадей валяются на поле, повредив ноги, другие же, не получившие внешних повреждений, доведены до такого изнеможения, что ни к чему уже не пригодны. Речь идёт о прекрасных, обученных с рождения племенных животных, к которым их владельцы были привязаны настолько сильно, что не служившему в коннице этого просто не понять. Потерять боевого скакуна — всё равно что лишиться отважного солдата. В известном смысле даже хуже, ибо лошадь не может понять, зачем сражается человек, и участвует в бою только из любви к нему. Гибель коня столь же ужасна, как гибель ребёнка. Для того, кто понёс такую утрату, никакое утешение невозможно.

На каком этапе теперь находится сражение? Впоследствии мне довелось поговорить с Онесикритом (ставшим в Индии моим кормчим), который в тот день оставался в лагере и лицезрел панораму битвы с холмов, с расстояния тридцати стадиев. Это, сообщил он, придало новое значение слову «pandemonium» — «кромешный ад». Онесикрит был досконально знаком с нашим планом сражения и прекрасно представлял себе диспозицию персов, однако признался, что даже при всём этом не мог увидеть в происходящем на равнине никакого порядка или смысла. Там царил хаос. Ему казалось, будто само поле не только перевёрнуто, но и вращается вокруг своей оси. То, чему следовало находиться слева, оказывалось справа, то, чему надлежало быть впереди, — сзади. Хаос усугублялся клубящимися облаками щелочной пыли, сквозь которые проступали призрачные очертания движущихся подразделений. Если добавить к этому дикую какофонию: вопли, крики, стук копыт, грохот колёс, ржание, лязг металла, — то можно понять Онесикрита, заявившего, что всяк склонный к философии, увидев и услышав всё это, объявил бы весь род людской скопищем безумцев.