Александр Вертинский

– Дорогой Саша! Это Вам от меня в знак глубокой благодарности. К сожалению, цветы, как и вся наша жизнь, один только миг. Позвольте, милый друг, преподнести Вам на память шкатулку из уральских самоцветов…

По лицу Вертинского потекли слезы. А во время исполнения «Сарасате» глаза многих зрителей увлажнились. Закончил выступление «Сумасшедшим шарманщиком»:

Каждый день под окошком он заводит шарманку,
Монотонно и сонно он поет об одном,
Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,
Пожилую актрису с утомленным лицом.

И снова в зале тишина, всхлипывания…»

19 декабря 1944 года рождается вторая дочь четы Вертинских – Анастасия. Растроганный отец разразился прочувствованным стихотворением-песней:

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня…

А потом состоялся концерт Вертинского в Центральном театре Красной армии. В огромном зале (на ту пору самом большом театральном зале в Москве) среди публики – генерал-лейтенант граф Игнатьев, вернувшийся на Родину перед войной, первый тенор СССР Иван Козловский, первая балерина СССР Галина Уланова, известный композитор Дмитрий Шостакович, популярный драматург Александр Гладков.

Взгляд из зрительного зала Александра Гладкова:

«Сцена была пуста, открыт занавес, стоял рояль. А потом на сцену, без всякого предупреждения, вышел высокий человек в сизом фраке, с каким-то чрезвычайно невыразительным, стертым лицом, с лицом, на котором как бы не было вовсе глаз, с такими белесовато-седыми волосами, за ним просеменил маленький аккомпаниатор, сел к роялю. Человек вышел вперед и без всякого объявления, внятно, хотя и негромко, сказал: «В степи молдаванской». Пианист сыграл вступление и этот человек со стертым, невыразительным лицом произнес первые строчки:

Тихо тянутся сонные дроги
И, вздыхая, ползут под откос…

Он, конечно, больше, чем исполнитель. Он и актер, и «герой» цельного цикла песенок, своеобразного романа об изгнании, о чужих городах, о страстной жизни артиста, полной соблазнов и терпких ошибок. Сила Вертинского не только в отточенных гранях его искусства, но и в его лирическом «я», в своем роде повторяющем лирические циклы – романсы Блока и Есенина…»

Вертинский не обновлял свой репертуар согласно требованиям сталинской эпохи. Он вернулся в страну, до нитки разоренную войной, в скупой военный и послевоенный быт, в разор, вдовство, сиротство. Люди устали от ожесточенности войны и ждали слов сочувствия. И тут Вертинский пришелся весьма кстати. Он, по его же словам, продолжал не жечь, а греть сердца людей, утешать их и поддерживать надежду на лучшее будущее. Среди его стихотворений, не ставших, к сожалению, песнями, есть такие, которые делают честь отзывчивости его души и гражданственности позиции Вертинского. Он видел обездоленность вернувшихся с войны победителей, «замечать которую решительно не рекомендовалось». Вот эти строки:

Человек с деревянной ногой
Пил прокисшее мутное пиво.
Иногда говорил сам с собой,
Улыбался чему-то печально и криво.
И разглядывал грустно свои ордена…

Больше всего Вертинский придавал значение неповторимости сценического мгновения, потому так не любил бисировать: