Александра

Настенька и не представляла, что такое множество клубов и обществ создано в защиту и помощь перестройки. Это удивляло, поскольку о перестройке писалось в каждой газете, говорилось в каждой передаче. Никто не мог бы назвать противников перестройки. Но вот ведь считалось, что её нужно защищать и поддерживать. Столько людей боролось за перестройку, но никто не мог сказать чётко, что же собирались построить в результате этой перестройки.

С трибуны сообщалось, что идея митинга в том, чтобы дать наказ избранникам первого съезда депутатов трудящихся, который должен начать работу через несколько дней, о том, как вести съезд, что говорить на нём.

Первое слово председатель митинга предоставляет Борису Николаевичу Ельцину. Он тоже уже избран депутатом. Привычным жестом руководителя оратор то ли провёл рукой по волосам, то ли поприветствовал собравшихся.

Настенька впервые видела этого человека. Никаких мыслей о том, что он будет влиять на её жизнь в ближайшем будущем, не было. Краем уха слышала о его выступлении против Горбачёва. Это казалось интересным. Нынешнего генсека, его бесконечные словоизлияния она не терпела. Кто-то выступил против — это уже хорошо. Кое-что говорили о Ельцине гости на свадьбе. Теперь представилась возможность самой увидеть и оценить.

— Дорогие товарищи!

Его слушали внимательно. Его хотели понять. Ему хотели верить.

— У нас есть серьёзные опасения, что проведение съезда будет, как обычно, формальным. Этого нельзя допустить. Мы просим вас, наших избирателей, следить внимательно за ходом съезда и поддерживать наши инициативы. Мы будем бороться там, а вы нас поддерживайте на улицах.

Вы сами видите, что уровень жизни народа снижается, авторитет партии падает. Мы требуем проведения внеочередного двадцать восьмого съезда партии, на котором избрать новый состав центрального комитета партии и политбюро.

Ельцин взмахнул решительно рукой. Как по команде в нескольких местах раздались разрозненные крики «ура!». Их стали подхватывать и слово «ура» теперь неслось более сильной волной. Однако люди только начали раскачиваться.

Опять те же голоса прокричали другое слово «Ельцин!». И уже натренированная первыми криками, теперь дружнее, толпа стала скандировать:

— Ельцин! Ельцин! Ельцин!

Настенька не была готова к такому повороту дела, но почему-то голос её тоже рванулся и она, удивляясь сама себе, заметила, что тоже кричит это же имя Ельцина. Может, оттого, что он посмотрел в её сторону, и не удобно было не кричать, может, общие крики рядом вырвали крик и из неё.

После Ельцина у микрофона стал писатель Адамович и заговорил о событиях в Грузии.

Да, Настенька помнила. Как бы далеко они с Володей ни были от политики, думая о своём семейном счастье, телевизор иногда включался, и о гибели людей при столкновении с войсками они кое-что слышали. Адамович обвинял войска и Горбачёва.

Тут я позволю себе опять обратиться к моему хорошо информированному читателю. Можно, по-моему, понять Настеньку, не знавшую решительно ничего по этому вопросу. Слушая того или иного оратора впервые, всегда думается, что он говорит правду, и хочется ему верить. Но было же перед этим и выступление по телевидению самого Горбачёва по этому поводу, в котором он говорил:

«…То, что произошло в Тбилиси, безусловно, причиняет ущерб интересам перестройки, демократизации, обновлению страны. Решения, действия, поступки безответственных лиц привели к росту напряжённости в республике. Зазвучали антисоветские лозунги, призывы оторвать социалистическую Грузию от братской семьи советских народов. Ложные ориентиры сбили с толку часть людей. Возникли беспорядки. Погибли люди, пролита невинная кровь. Неизмеримо горе матерей и близких, глубока наша скорбь».

Слушая выступавшего на митинге, трудно было поверить, что он не прав. Значит, опять виновны партийные лидеры? Значит, прав Ельцин, когда говорит, что необходимо переизбирать партийное руководство? Интересно, что бы сказала Настенька, если бы узнала о словах Рыжкова, главы правительства СССР, во время обсуждения Тбилисской трагедии на заседании Политбюро партии? Удивительно беспомощным выглядел первый человек в правительстве, говоря:

— Мы в эти дни в Москве были, а что мы знаем? Я — председатель Правительства, а что я знал? О гибели людей в Тбилиси в «Правде» прочитал. Секретари ЦК знали. А вот мы, члены Политбюро, в Правительстве ничего не знали… Мы должны иметь своевременную и правдивую информацию. Куда это годится? Командующий округом там действует, а мы в Москве ничего об этом не знаем. Он возьмет и арестует всё Политбюро Грузии. И мы опять узнаем об этом из газет. И Михаил Сергеевич, оказывается, не знал. Так что же это у нас происходит? Армию применяем, а Генсек об этом узнаёт только на другой день.

Как мы выглядим и перед советским обществом, и перед всем миром? Вообще у нас получается, куда ни погляди, что делаются дела без ведома Политбюро. Это еще хуже, чем если бы Политбюро что-то неправильно решило.