Александра Федоровна

Она была не из сильных, однако, Иё настолько слаба, чтобы безгласно отойти на задний план, покориться обстоятельствам и стать просто «молчальницей», каких не мало было в длинной череде русских цариц. Природа наградила Александру Федоровну своеобразной настойчивостью, которую можно даже принять за резко выраженный характер. Эту настойчивость она всю истратила на укрепление самовластия русского царя, черпая из этого источника уверенность в своем собственном завтрашнем дне. В подобном взгляде на вещи ц на будущее династии было мало прозорливости, еще меньше политического чутья. Но, — чтобы

понять, а не судить, — в этом месте следует искать главную черту психологической загадки последней русской царицы. Ее не смущала архаичность воззрений на природу самодержавной власти — ее, получившую воспитание при английском королевском дворе. Ведь Россия, как известно со слов иностранцев, страна особенная, не чета Европе. Недаром заморские путешественники, приезжавшие еще в Московию, строили нелестные для нашего национального самолюбия догадки: «Дикость ли народа требует такого самовластного государя, или от самовластия государя народ так одичал и огрубел?». Гессенская принцесса усвоила, очевидно, только первую часть оскорбительной формулы и всем своим поведением подтверждала правоту своего убеждения.

Необходимость влиять на царя для коронованной принцессы Гессенской вытекала из всей ее собственной борьбы за укрепление своего положения, входила неотъемлемой частью во все ее собственные расчеты, в расчеты человека, который имел все основания беспокоиться за прочность и безопасность своего положения. Александра Федоровна раз навсегда усвоила эти расчеты и уже не изменяла им в течение всей своей жизни. * Бея эта борьба приобрела впоследствии маниакальный характер. Этому содействовала еще ее психическая надломленность, нечто вроде душевной глухоты. Путь перевоспитания, переубеждения был закрыт для нее. Личная жизнь, дворцовый круг не-выдвигали людей, которые могли бы на нее воздействовать в иную сторону и отвлечь, от навязчивой идеи. От природы замкнутая, скрытная — она в царском дворце замкнулась еще больше. Ни одного друга ни одного поверенного. Ни духовника ни фаворита... И рядом — на троне, в приемной, в спальной — маленький, серый армейский офицер, полковник со скипетром, который с трудом тянет длинную царскую мантию и никак не может приладить огромную власть самодержца ... Занять место вдохновительницы при таком российском самодержце и малокалиберном человеке,₄ приучить его к своей неизменной и надежной Оноре — задача трудная, но благодарная. Александра Федоровна избрала этот путь и ни на шаг от него не отступала.

И.

Прямая, высокая, с неподвижным лицом, — она казалась человеком, который не гнется. Что-то деревянное было во всей фигуре, какая-то «царственность», застывшая по форме, как полагается. Хорошо умела стоять на одном месте, еще лучше выслушивать, не выражая на лице ни похвалы ни порицания. Глаза играли подчиненную роль: могли бы совсем закрыться без ущерба. Удивительное соответствие со своим царственным супругом: его оловянный взор смущал не мало старых диплома-.-, тов и боевых генералов ...

Александра Федоровна имела крупные, правильные черты лица, была хорошо сложена, даже могла казаться красивой, но такой красотой, которая оставляет равнодушным, не волнует, не зовет. Поэту умирающей династии она не давала никакого сюжета. Ее улыбки никто не видел, ее жест не вдохновлял. В романтике монархизма не нашлось бы места для ее образа. Недаром ни одна дворянская шпага не была вынута из ножен в ее честь. И это не только потому, что имя царицы было опорочено в последние годы связью с именем Распутина. Она не воодушевляла, не озаряла. Потухшим взглядом встречали ее раненые и умирающие солдаты и офицеры, когда она, в качестве сестры милосердия, склонялась над их изголовьем. Трепет перед саном государыни и пустая условность встречи. Она не создала ни одного придворного обычая, не пустила в оборот дворцовой жизни ни одного крылатого выражения или слова. Даже дамского туалета или прически а Птрёга1псе никто не знал. Силуэт, а не живой человеческий образ.