Александра Федоровна

Наследственность осложнялась еще и по материнской линии. Мать ее, принцесса Алиса дочь Виктории, умерла тридцати пяти лет'после пережитых сильных бурь и волнений. Сердце было расстроено, нервная система потрясена. Брат, великий герцог Гессенский, отличался странными вкусами, которые заставляли предполагать в нем не совсем нормального человека. Сестра — Елизавета Федоровна, жена убитого Сергея Александровича, поражала своей благотворительной экзальтацией и все время пребывала в состоянии религиозно-мистическом. Александра Федоровна в патологическом отношении была еще более резко выраженным типом. Она не знала дня без болезненных ощущений. «У меня каждый день болит голова. Я чувствую сердце ...» _— пишет она в одном месте. В другом: «...до смерти устаю; сердце болит и расширено»... Или: «... временами чувствую, что больше не могу, и тогда накачиваюсь сердечными кашлями...». «Я we лишена мужества, но только такая горечь на сердце и на душе ...». Сердце расширялось от пустоты, а .в полове теснили¹^ однообразно-назойливые мысли. Изнурительное самоуглубление нельзя было ничем рассеять. Мешал двор, условный ритуал, а больше всего она сама. Наступали минуты, когда нервы отказывались служить. И воля угасала, самообладание испарялось; открывался простор для истерики или длительной меланхолии. Александра Федоровна боялась этого перелома. Он ее смущал и угнетал. Она теряла тогда последние силы сопротивления; а ведь окружающая среда таила всегда для нее угрозу и вражду. Чтобы предупредить эти приступы болезненного безволия, она прибегала к искусственному возбуждению. «... Я пришла домой и потом не выдержала — расплакалась, молилась, потом легла и курила, чтобы оправиться» ...

Так часто заканчивался ее день.

Религия, молитва, даже работа приобретали характер наркотического средства. Чтобы забыться, уйти. Куда?

Нервная возбудимость прогрессировала с каждым годом. Впоследствии она стала нескрываемой; о ней буквально чирикали все воробьи под дворцовой крышей. Психическое состояние царицы внушало серьезные опасения. Особенно оно обострилось в связи с аварией императорской яхты «Штандарт», посаженной на мель ее командиром— потом застрелившимся — Чагиным. Во время высадки царской семьи со шлюпки на берег, не разобравшая, в чем дело, береговая охрана открыла ружейный огонь по ней. Императрица испугалась на-смерть и долго после этого случая не могла оправиться. С этого времени здоровье ее начало резко ухудшаться, ^ыли испробованы разнообразные методы лечения, которые, однако, не приносили желательных результатов. Осматривали больную светила медицинской науки, молились о ней «архипастыри церкви», — ничто не помогало. Одиночество пугало, общество раздражало. Для изоляции, для успокоения держали яхту на море, строили специальный дворец в Крыму, помещали царицу за оградой родного замка во Фридберге, близ Наугейма, — все тщетно. Прогулка утомляла, музыка возбуждала. Истерика стала обычным явлением и фактором, ^ставшим влиять на ход государственных дел. Во время войны министр внутренних дел А. Н. Хвостов откровенно рассказывает об истеричности царицы редакторам газет. В Государственной Думе, в обществе впервые приподымается завеса придворной жизни; и из-за нее выглядывает меланхолическая маска Александры Федоровны. ²

Она хотела облегчить Николаю II бремя — и на каждом шагу увеличивала его. Угнетенность духа, подавленное состояние сказывались во всех ее движениях и поступках. Даже советом своим и поддержкой она лишний раз подчеркивала мрачный тон своего умонастроения. Трагедию одиночества она склонна была приписать и Николаю II. «Мне было так грустно, когда я видела твою одинокую фигуру», — пишет она царю. Чтобы резче оттенить свою любовь, приверженность и значение такой прочной связи, она не боялась усилить выражение, характеризующее одиночество. Впрочем, и без того было непосредственное ощущение непосильной тяжести, которую не с кем делить. Кругом притворство, ложь, измена... «Я просто не могу понять, — восклицает Александра Федоровна: — как в такой великой стране случается, что мы никогда не находим подходящих людей! ..». Термин «подходящий» имел в устах ее совершенно особенное значение, не возвеличивающее человека и не определяющее его способностей.

«Всюду лжецы и враги Преображенская клика меня ненавидит...».

«Министры — мерзавцы; хуже, чем Дума .».

«Даже семья (царская фамилия) старается добраться до тебя, когда ты один, когда они знают, что добиваются чего-то неправильного и что я нё одобрю этого ...».